Берта Ямпольская

Израильского балета хозяйка

Берта Ямпольская родилась в Париже, в семье выходцев из России. Когда девочке было два года, Ямпольские переехали в Эрец-Исраэль. Родители продолжали говорить по-русски и старались привить дочери любовь к русскому искусству, в первую очередь к балету. Берта училась в Лондоне, в школе Королевского балета. Там же, в Лондоне, в школе "Балле Рамбер" учился и уроженец Израиля Гилель Маркман. Но встретились Берта и Гилель уже в Израиле, в 1953 году" А в 1957 они, как уже было сказано, создали ансамбль "Израильский классический балет".

Несмотря на все просьбы, Берта Ямпольская назначила мне встречу практически перед наступлением субботы - и не по "вредности характера". Просто в эти дни все мысли у нее об одном: грандиозном гала-концерте, которым возглавляемый ею коллектив - Израильский национальный балет - отмечает свой 40-летний юбилей. И ни одной другой свободной минутки из заканчивающихся чуть ли не за полночь репетиций для интервью она выкроить не могла. Дело - превыше всего. Так она считала 40 лет назад, когда вместе с мужем и партнером Гилелем Маркманом и еще четырьмя солистами дала первое представление, от которого, собственно, и начинает отсчет Израильский национальный балет, так считает и сейчас, когда труппа известна во всем мире.

- Уважаемая Берта, сорок лет для Израильского балета - это много или мало?

- Это много, хотя эти годы пролетели очень быстро. В нашей стране вообще время идет быстро, у нас то войны, то смены правительств, то еще какие-нибудь потрясения. Но мы выжили. Сегодня есть причина для праздника и для радости.

- В сорок лет артисты балета в России выходят на пенсию. До какого возраста танцевали вы?

- Ну, в России многие танцовщики продолжают выступать и после сорока. Что касается меня, то я закончила приблизительно в этом возрасте. К этому времени уже существовала наша труппа, появились новые балерины, и я решила дать дорогу молодым.

- В балетных труппах всего мира всегда были свои звезды. А в вашем балете звезд в прямом понимании этого слова нет - все могут танцевать все. Чем объясняется такой подход?

- А кто такие звезды? Это профессиональные танцовщики, обладающие известностью и опытом. А у нас все такие - великолепные, опытные, профессиональные танцовщики. Нет, иногда мы приглашаем звезд из-за границы - для того, чтобы продавать билеты, для публики… Но не забывайте, здесь балет - не то же самое, что, скажем, в России. Там, когда мама записывает девочку в балет, она надеется, что ее дочь будет танцевать или в Большом, или в Мариинке. А у нас зачастую мама приводит девочку потому, что ее подруга ходит на балет. Здесь балетная карьера - не цель, потому что у детей есть масса других возможностей, есть богатый выбор - разные кружки, секции, спорт - и танец становится простым развлечением. Нет великих театров с вековой историей - и нет стимула для роста.

- Есть еще одна причина, как мне кажется: дети здесь просто не привыкли тяжело работать. Как требуется для балета, например.

- Есть в этом что-то. Дисциплина - одна из вещей, которая нужна танцору. Он должен уметь подчиняться. Танцору, у которого дисциплина отсутствует, вообще противопоказано танцевать, потому что в таком случае ни один учитель не захочет его учить. А какая у наших израильских детей дисциплина?

За границей, я знаю, если ребенок приходит танцевать, он проходит естественный отбор. Педагоги смотрят: этот ребенок - талантливый, его оставят. Потом окажется, что он не собран, невнимателен - его отчисляют. Так, потихоньку, они формируют группу. А мы принимаем всех, кто приходит. И у нас есть группы прекрасных ребят, замечательных, просто великолепных. Но нет здесь такой мотивации, какая есть в России. Нет здесь такой культуры.

- В каком возрасте вас ваши родители привели в балетную школу?

- Мои родители не приводили меня танцевать. Я решила, что хочу танцевать, когда мне было почти 14 лет, и я сама пришла в студию - с подругой, которая там уже занималась… Это было в Хайфе. Студия находилась в подвале, там текла вода, всегда было сыро. И там был бетонный пол. Когда мы начинали, мы не знали, что для балета нужен деревянный пол. Ведь тогда у нас не было телевидения, негде было узнать… Я побывала на одном уроке, влюбилась в аккомпаниатора, в эти движения, в музыку - это было так красиво! И тогда я пришла домой и сказала своей маме: "Ты знаешь, я очень хочу танцевать балет". Мама подумала и сказала: "Это хорошая идея - хотя бы осанка появится…" Моя мама не очень разбиралась в балете, но они с отцом рассказали мне о Павловой, о Дягилеве - родители учились в Париже и видели великий русский балет. И все же они не особенно поощряли меня.

- Почему?

- Потому, что моя мама была врачом, папа - инженером, и они не думали, что это – серьезная профессия, пригодная для жизни. И вообще не профессия, заслуживающая уважения.

Но я, тем не менее, четыре года прозанималась в этой хайфской студии под руководством Валентины Архиповой. Эта женщина, уж не помню как, приехала в Израиль из России – кажется, вышла замуж за еврея. Не могу сказать, что она была хорошим педагогом, но другого не было - ее студия была в Хайфе единственной. И только теперь я понимаю, что она не умела учить, но ее слова были для нас законом, непререкаемой истиной, как Тора для евреев. И нам не приходило в голову с ней спорить, во-первых, потому, что с учителем вообще не спорят, а во-вторых – мы и не знали ничего другого. Мне все говорили, что я талантливая, и я была уверена, что танцую хорошо. И только позднее, попав в Европу, в Лондон, я поняла, что ничего не умею! Так что вспоминаю я эту студию со смешанными чувствами…

Зато там я вытянула главный свой жизненный "билет" - встретила своего бессменного партнера и мужа Гилеля Маркмана. Мне было лет пятнадцать-шестнадцать, а он был старше меня на два года… Как Ромео и Джульетта.

- И у вас были такие трудности, как у Ромео и Джульетты?

- Нет-нет-нет. Нет, конечно. Мы действительно были друзьями, и нас были такие красивые отношения… У Гилеля тогда был мотоцикл, и он возил меня по этим хайфским горкам… Да, в общем, я и не дала ему шанса встретить другую женщину.

А как он танцевал! Он был солистом в Бельгии, в Швейцарии, в Монте-Карло… Потом мы вместе выступали в Лондоне, в Нью-Йорке. Это было очень тяжело - еще бы: евреи, израильтяне… Не все относились к нам благосклонно. В Нью-Йорке, например, управляющий театром был антисемит, он нам жизни не давал! Но мы, тем не менее, имели успех. И больше всего - в "Ромео и Джульетте".

- Однако этот успех стоил вам детей…

- Так мы решили. В балетной среде вообще мало у кого бывают дети. Ни у Павловой, ни у Улановой, ни у Плисецкой не было детей. Зато они стали великими балеринами… Наша жизнь всегда была такой насыщенной, такой полной, что у нас не было времени. Ведь настоящему искусству приходится отдавать все, оно не терпит твоего деления.

- А если танцовщицы из вашего балета хотят стать матерями? Вы даете возможность?

- Что значит - даю возможность? Они меня не спрашивают! Они ставят меня перед фактом... А для нас с мужем это был очень болезненный выбор. Но это - личное. Это то, что ты решаешь. Сперва вроде бы надеешься на что-то, говоришь себе: "Я попробую через год…" А годы летят быстро, и не все так складывается, как ты хочешь... Это сейчас вон можно родить в 65 лет - медицина развивается. Но на это я бы все равно не пошла, это, на мой взгляд, неправильно. И ребенка рано оставишь сиротой, и на ноги его не поставишь, и в плане воспитания не дашь ему ничего нового…

- Вы с мужем всегда вместе: вы вместе приходите на работу и уходите с нее, и после работы вы тоже вместе, и говорите, наверняка, в основном о работе. Вас это не напрягает? Ссор не бывает?

- А как вы думаете? Конечно, ссоры бывают. Но наши ссоры - они только из-за балета. У нас нет других разногласий. Мы очень красиво вместе живем и любим то, что делаем. Но у каждого из нас есть свой уголок и есть своя частная жизнь.

- И вы вместе готовите?

- Я, признаться, не люблю, когда Гилель вместе со мной готовит. Он готовит очень хорошо, но слишком жирную пищу, а я берегу фигуру. И поэтому лучше будет, если я сама приготовлю.

- Что для вас самое важное в супружеской жизни?

- Что у меня есть муж, который знает, что дать женщине. Он никогда не просит, но если он вечером садится отдохнуть в свое кресло, я ему туда приношу еду, и это для меня радость.

- Давайте вернемся к балету. Какую из ваших постановок вы больше всего любите?

- Как правило, я не люблю говорить о своих работах. Когда я заканчиваю работать над чем-то, мне сразу становится скучно об этом думать. Но я очень люблю сам процесс постановки.

- Как это начинается? Как идея очередного балета приходит вам в голову?

- Трудно сказать... Иногда я решаю что-то поставить под конкретного солиста. И тогда я начинаю искать музыку. Я никакой истории заранее не придумываю, это музыка навевает. Вот я выбрала музыку, потом отложила, походила два-три дня, поносила ее в себе. Потом появляются какие-то образы, рождается сюжет.

- А как вы относитесь к современным веяниям балетной моды, например, к тому, что танцуют полуобнаженными?

- Я не думаю, что стоит это делать. Это происходит оттого, что хореографу нечего сказать, и он хочет, чтобы впечатлились телом танцовщицы или танцовщика.

- У вас все-таки есть границы, которые вы не переступите?

- То, о чем мы говорили, вообще не относится к границам. Это - вкус. Мой вкус не допускает подобных провокаций.

- Любите ли вы бывать за границей? Не с балетом, а в частном порядке?

- О, мы, наверное, объездили весь земной шар. Я очень люблю Швейцарию - там тишина, там мне спокойно. Люблю Париж – он прекрасен, до слез. Но, хотя я там родилась, у меня нет французского гражданства. Мои родители были сионистами, и мы переехали в Израиль, когда мне было два года.

- А в России вы были? У вас ведь русские корни?

- Да, в России я была, в начале 90-х. И видела русский балет, в Москве.

- Я слышала, вы были лично знакомы с Рудольфом Нуриевым?

- Да, я была с ним знакома. Когда мы были на фестивале в Афинах в 1984 году, он туда приехал с какой-то принцессой и спросил нас, почему мы не приглашаем его танцевать с нашим балетом. А потом он приезжал в Израиль, лет за пять-шесть до смерти, но мы все равно его не пригласили. Нуриев не любил евреев, это известный факт, и нам было бы тяжело с ним работать. Хотя то, что делала наша труппа, ему понравилось…

- Но он был богом балета…

- Вовсе нет. Он был очень хорош, но легендой его сделали люди. Я видела Нуриева, когда он сбежал из России. Это было в Париже, мы тогда работали с французским балетом. Я помню его первое выступление, в "Спящей красавице" - он был просто неотразим. Великолепен. Но при этом он любил деньги, был очень большим скрягой и не помогал никому. Даже когда после балета все вместе куда-то ходили, он не платил за себя. В общем, я ему не симпатизировала.

Вообще, танцовщики - самые тяжелые люди на свете. Они необычные, они так тяжело работают – в первую очередь работает их тело, а ведь к нему нет запчастей. Заранее известно, сколько ты пробудешь в этом искусстве, сколько сможешь протянуть, но никто не знает, что тебя ждет потом. И все это накладывает отпечаток на характер. Но я люблю хороших людей.

- Если бы вам пришлось отправиться на необитаемый остров, что или кого вы бы взяли с собой?

- Своего мужа, нашу собаку и… что еще я бы взяла? Музыку, конечно, музыку!