Белла Дижур

Белла Дижур: Сколько себя помню, столько пишу…

В один из прохладных майских дней отправился я в далекое (по меркам человека, главное орудие производства которого — компьютер) путешествие из Нью-Джерси в Бруклин. Ocean Parkway, пожалуй, лучшая улица Бруклина, напоминающая Кутузовский проспект в Москве — широкий, непреклонный, стремительный. Здесь в стандартном шестиэтажном доме живет наша выдающаяся соотечественница, которой 30 июля 2003 года исполняется 100 лет. Из беседы с Беллой Абрамовной Дижур вам, уважаемый читатель, станет ясно, почему главное чувство, вынесенное мною из этой встречи, — восторг.

— Белла Абрамовна, вы гуляли сегодня?

— На улице холодно, поэтому сижу дома. При хорошей погоде стараюсь каждый день бывать на улице. Гулять, конечно, громко сказано — просто сижу со своим home attendant’ом Раей на скамеечке. Меня не так беспокоят холод или жара, как перепады температуры.

— Лето вы в Нью-Йорке проводите?

— Сейчас — да, потому что не могу сама хозяйничать, а выезжать с помощницей за город правилами запрещено. А раньше проводила лето в Поконо.

— Сколько вы платите за квартиру, Белла Абрамовна? Пенсия-то у вас, видимо, обычная, нью-йоркская…

— Вы знаете, все счета оплачивает мой внук, сын дочери Люды. Я в это не вмешиваюсь.

— Этот дом субсидированный или у вас 8-я программа?

— Дом обычный, 8-й программы у меня нет. Мы себя неумно повели, ничего не добивались. За квартиру платит Эрик (сын моей собеседницы, скульптор Эрнст Неизвестный). Мне на жизнь абсолютно спокойно хватает.

— А с сыном вы часто видитесь? (Белла Абрамовна не успела ответить — зазвонил телефон. Она извинилась, вышла из-за стола, за которым проходила наша беседа, поговорила и через минуту-другую вернулась).

— Примерно один раз в месяц. Но бывает и чаще, и реже — когда он уезжает из Нью-Йорка. Все зависит от обстоятельств. Люда живет рядом, приходит каждую среду, по средам у нее выходной. (Эрнст Неизвестный родился в 1925 году, его сестра Людмила на 9 лет моложе брата.) На днях Эрик хотел с (женой) Аней придти, но я говорю: ребята, я в такой форме, что не надо. Хочу побыть одна.

— Белла Абрамовна, на стенах я вижу картины Эрнста Иосифовича. Давно они висят?

— Ой, очень давно. Мы с вами виделись лет восемь назад, они ведь уже висели, правильно? В этом доме я живу столько, сколько в Америке — 15 лет. А внучка Оля, дочь Эрнста от первого брака, осталась в Москве. Она художница, красивая девочка, посмотрите на фотографию.

— Вы долго сидели в отказе, лет семь, кажется. Сердились на власть?

— Конечно! Это было несправедливо. Дочь и ее мужа сняли с работы, внука исключили из института. С властями у меня и до этого были стычки, в конце сороковых годов. Я ведь «безродный космополит», обо мне писали: «Группа антинародных писателей будет неполной, если не сказать об их так называемом поэтическом ответвлении». Этим ответвлением была я, а главную группу уральских «космополитов» «возглавлял» писатель Иосиф Исаакович Ликстанов, лауреат сталинской премии, автор книги «Малышок». Меня хотели, но не успели исключить из Союза писателей. Объясню, почему. Главой свердловского отделения Союза писателей был Павел Бажов. Когда эта космополитическая кампания только-только разворачивалась, он был в Москве. А вернулся в Свердловск, видимо, с какими-то указаниями спустить все на тормозах.

— А когда подали на отъезд, из Союза писателей тоже не исключили?

— Нет. Я ведь из Свердловска в 1979 году, когда умер муж, переехала в Юрмалу. Там ко мне, к семье дочери очень хорошо относились. И когда мы получили разрешение на выезд, я должна была членский билет сдать. Я отправила его со знакомой девочкой, и секретарь рижского отделения СП прислал мне с этой же девочкой букет цветов.

— Здорово. Вы 7 лет сидели в отказе, могли и 10 просидеть. Что помогло вам уехать?

— Не что помогло, а кто помог… Евгений Евтушенко. Он в 1985 году приехал выступать в Ригу, я специально оказалась на его вечере, подошла к нему, мы поехали к нему в гостиницу, где он и написал письмо в КГБ. Оно у меня сохранилось, я его вам покажу, если вам интересно.

— Еще бы!

— Мы отправили в Москву копию, а подлинник оставили себе. (Б.А. дает мне реликт — пожелтевшее, написанное от руки письмо. Почерк у знаменитого поэта, прямо скажем, далеко не каллиграфический. Белла Абрамовна надевает очки, читает письмо. Привожу отрывок из него.)

«… Белла Абрамовна Дижур — старейшая детская писательница, принятая еще Павлом Бажовым в ряды ССП в 1940 году, зла в жизни никому не сделавшая, и единственное ее желание — чтобы собственный сын закрыл ей веки, похоронил ее. Никаких военных секретов она не знает. Как бы ни относиться к Э. Неизвестному, на мой взгляд, негоже такому могучему государству, как наше, мстить ему через 82-летнюю, ни в чем не повинную мать. Великодушие еще никого никогда не унижало. Проявите же великодушие, жалость, незлопамятность, исконно свойственные настоящим русским людям…»

Через год примерно нас выпустили.

— Вы окончили Ленинградский педагогический институт имени Герцена, химико-биологический факультет. По специальности успели поработать?

— После института я поехала домой, в Свердловск, работала и одновременно писала. Потом поняла, что служить двум богам трудно и стала свободным художником.

— У вас к тому времени было двое детей. Прокормить их свободному художнику трудно…

— Муж, Иосиф Моисеевич Неизвестный, был врачом, это мне и позволило бросить работу. Всё, о чем мы говорим, происходило до войны. Потом Эрик ушел на фронт, осенью 45-го года вернулся после тяжелого ранения в Свердловск, пожил какое-то время дома и уехал учиться в Москву.

— В одном из интервью Эрнст Иосифович сказал, что его отец был из оренбургских казаков…

— Не отец, а прадед Эрика. И был он не казак, а кантонист, то есть еврей, отслуживший в николаевской армии 25 лет. Его там крестили, и по возвращении он получил большие права как купец 1-й гильдии. Вернувшись в Оренбург, прадед разбогател, переехал в городок Первоуральск, это недалеко от Свердловска, в котором нас судьба свела с отцом Эрнста.

— Поговорим, если можно, о поэзии. Стихи вы когда начали писать, Белла Абрамовна?

— Сколько себя помню, столько пишу. Пробовала когда-то написать пьесу, не получилось. Стихам моим очень не везло, их не печатали. Все, что я предлагала, рассматривали, как под электронным микроскопом: что я хотела сказать? Им казалось, что-то не то. Но поскольку у меня была хорошая профессия, один очень умный редактор посоветовал мне писать для детей научно-художественную прозу — так, кажется, это тогда называлось. В этом жанре я достаточно процветала, книги издавали большими тиражами, и Москва издавала, и Свердловск. Вон, на полке, стоят эти книги. Забавно и смешно, что не все мои книги разрешили вывезти из Союза. Внук пошел с моими книгами в министерство культуры, там их сортировали: эту можно вывезти, эту нельзя. А стихи все лежали!..

— Кстати говоря, с таких же, научно-познавательных книг, начинал и Игорь Губерман.

— Я знаю, у меня есть его книги. Для инакомыслящих писать такие книги был единственный путь. И мои стихи, и стихи Эрика Евтушенко включил в антологию русской поэзии «Строфы века».

— Как у вас, между прочим, с английским?

— Я ни одного слова по-английски не знаю, мой язык — немецкий. К тому же у меня плохой слух.

— Когда вы написали последнее стихотворение?

— Вчера ночью. Хотела дать вам для публикации — увы! Правлю его, правлю, но исправить пока не могу.

— Стало быть, у Эрнста Иосифовича поэтический талант от вас?

— Ну почему же? Мой муж был очень одаренным человеком: рисовал, играл в любительских спектаклях, был достаточно музыкален.

— Я вычислил, что Эрнст, будучи студентом философского факультета МГУ, написал замечательную остроумную песню, которую мы пели: «Великий русский писатель Лев Николаич Толстой не кушал ни рыбы, ни мяса, ходил по аллеям босой. Жена его Софья Толстая, напротив, любила поесть. Она не ходила босая, хранила дворянскую честь…»

— У них в университете был кружок, кто там что написал — неясно. Я не думаю, что Эрик один написал.

— Вчера, Белла Абрамовна, Андрею Вознесенскому исполнилось 70 лет, а Евгению Евтушенко 70 стукнет 14 июля. Как вы относитесь к ним?

— Очень одаренные люди! Последнюю книжку Вознесенского, синенькую такую, интересную, я отдала почитать знакомым. Ни тот, ни другой талант пока не погас!

— Абсолютно согласен с вами. Беллу Ахмадулину читаете?

— Это — марсианский цветок. Ее поэзия — выше всего. Помню Беллу молодой, бывала в Москве на ее вечерах. Мы жили в Латвии, а в соседней Эстонии, в Пярну, жил [ещё один] блистательный поэт, Давид Самойлов.

— А как вам Бродский, Белла Абрамовна?

— Не мой это поэт. Может быть, я его недооцениваю. А молодежь влюблена в Бродского, он для нее кумир. Мне не так давно одна девушка принесла рукопись, я написала рецензию на ее стихи. Для нее мир с уходом Бродского кончился.

— Были ли вы в России после приезда в Америку?

— В 1990 году здесь вышла книга моих стихов (она двуязыкая, англо-русская. Рисунки для нее сделал Эрик). Я повезла книгу в Россию. Дети посадили меня в самолет, проснулась уже в Москве. А потом поехала в Свердловск, побывала на могиле мужа, встретилась с его родственниками.

— Вы в Америке 15 лет. Гражданство получили?

— У меня даже американский заграничный паспорт есть. Экзамены не сдавала, старенькая уже была, только присягала Америке, подняв правую руку.

— Как вы отнеслись к войне в Ираке?

— Как? Страшно было. А вообще, я аполитичный человек, ничего в политике не понимаю. Но могу точно сказать: какая бы ни была война, мне страшно. Поэтому я против любой войны.

— Кроме хороших генов, что помогло вам дожить до векового юбилея, Белла Абрамовна?

— Я не знаю. Ела, как все нормальные люди, что хотела. Нельзя сказать, что любила все человечество: кто-то мне мил, кто-то не мил.

— А враги у вас есть, как вы считаете? Или завистники?

— Думаю, что нет. А чему завидовать? Зависти я не чувствую, наоборот: какое-то повышенное любопытство. Каждый на улице должен спросить: как ваш сынок? Меня знают, куда денешься. Не скажу, что это неприятно. Наоборот, приятно, правда, когда все это неназойливо.

— Вы, судя по книжке на прикроватной тумбочке, читаете до сих пор…

— Много читаю, в очках, конечно. У меня три с половиной…