Бахтиер Худойназаров

Бахтиер Худойназаров: «В Германии мне хорошо, как в советском детстве»

В РАМКАХ фестиваля культуры «Гессен — Россия» франкфуртский Институт кино устроил очередной показ фильмов современных российских режиссеров, завершила который картина «Шик» (совместное производство России, Таджикистана и Германии) Бахтиера Худойназарова.

Режиссер родился в Душанбе, учился в московском ВГИКе, снимал по всему бывшему Союзу, а сейчас уже более 10 лет живет преимущественно в Берлине.

Под угрозой расстрела

— Вам не скучно в Германии, где практически ничего не происходит, а в России жизнь кипит?

— Как раз наоборот, очень даже хорошо, что ничего не происходит. Адреналина мне хватает на работе. Я всю жизнь снимаю на грани. Когда работали над фильмом «Кош ба кош», в Таджикистане была гражданская война. Меня с испанской актрисой поймали боевики, на расстрел повели.

— Вас хотели расстрелять? За что?

— Ни за что. Там чистки шли. А под этим видом многих убивали походя — одного за связь с исламистами, а четверых просто так, конкурентов, например, своих убирали под это дело. Война к тому времени уже почти закончилась, с помощью нашей российской 201-й дивизии ситуацию держали под контролем. Я даже оружие перестал с собой носить. Мы тогда задержались на съемочной площадке, возвращались одни, нас тормознули боевики. Пьяные, обкуренные, и так-то с трудом разбирались что к чему. А тут два иностранных паспорта — шлепнем их на всякий случай. Чудо только спасло: один парень среди них оказался русский. В конце концов он нас вытащил.

«Лунного папу» снимали в таком спокойном месте, что, казалось, безопаснее быть не может, — город Чкаловск, бывший закрытый городок с московским снабжением. Это угол трех земель — Киргизии, Узбекистана и Таджикистана. Фантастическая красота, там был Феллини, хотел снимать Антониони, Тарковский уже даже приступил к съемкам «Сталкера», а потом перенес их в Прибалтику. И — откуда ни возьмись — несколько сотен боевиков под руководством полковника Советской армии с гор спустились. Что он хотел, какие у него были политические замыслы, мы так и не поняли — они просто пришли и устроили трехдневную резню. Черт-те что творилось: трупы лежат, вертолеты летают без опознавательных знаков. 2000 год, между прочим, на дворе стоял.

Как раз в эту ночь мы снимали сцену с Николаем Фоменко, а ему надо было утром уже в Москве быть. Взяли рации, дымовухи на всякий случай, несколько машин сопровождения спереди и сбоку, так его и вывозили.

— А следующий фильм тоже в «горячих точках» снимать будете?

— Надеюсь, что нет. Хотя тема достаточно авантюрная. Фильм будет про контрабандистов, которые занимаются экзотическими животными. Например, в Таджикистане есть поле — буквально сто на сто метров, — где обитает эндемический вид бабочек, только там и больше нигде, даже на соседнем участке их уже нет. Самка стоит 5 тысяч, самец — три. Оказывается, Германия — центр этого бизнеса, перекресток коллекционеров и продавцов. Во франкфуртском аэропорту задержали человека, который вез в чемодане редчайших жуков на полтора миллиона евро. Мне таможенники рассказывали про даму, лифчик которой был набит яйцами черного какаду — по 10 тысяч каждое.

Страна, которую мы потеряли

— КСТАТИ, Бахтиер, кто вы по национальности?

— Знаете, я не люблю разговоры о национальной принадлежности. Например, я запретил называть фильм «Лунный папа» таджикским. Я сам таджик лишь по отцу. Вот здесь, в Германии, куча самого разного народу из бывшего СССР — на улице надо быть осторожнее в выражениях, запросто кто-то рядом может не только понять, но и ответить, но всех называют русскими. Например, рядом с моим домом русский магазин, прямо как в детстве — «Живая рыба» называется. Вы бы видели его хозяина — он из китайцев-дунган, было в Киргизии такое национальное меньшинство, как это принято говорить. То есть даже не киргиз, а вообще китаец, но поскольку из Союза — значит, русский.

Давать названия странам по названию проживающих там народов, когда уже все перемешалось, значит возрождать дух местного национализма. Как на Кавказе или на Балканах. Раньше меня называли советским режиссером, что правильно, потому что я 27 лет прожил в этой стране со всеми ее достоинствами и недостатками. И не стыжусь.

— Только не говорите, что вы испытываете ностальгию по советскому прошлому.

— Да, я и сейчас хотел бы вернуться в СССР, понимая всю нереальность такой затеи. Конечно, это тоска не только по стране, но и по молодости, друзьям… Я вышел из страны, которой больше нет. Лишь в своих фильмах я могу ее как-то воссоздать. Не могу смириться с новыми социальными структурами, с мафиозной системой. Не вижу там настоящей независимости. Работается мне лучше в Германии. Все, что я пишу — сценарии, заявки, материалы к фильму, — только здесь. Потому что тут есть то ощущение, которое было в моем детстве. Стабильность и предсказуемость. Атмосфера какого-то спокойствия, как в СССР. Ведь что такое было то государство? Где-то наверху большая система, которая существовала как бы для себя самой, и отдельно — «граждане». Иногда система предпринимала какие-то репрессивные шаги. Но в остальном это была мирная жизнь.

Здесь есть интернационализм, который был в СССР и которого нет в России сейчас. Доверие людей друг к другу есть, а мы дома его утратили. Потом, социал-демократические ценности в Германии не пустой звук. Здесь реально уважают — по-русски как-то и говорить неудобно, настолько это понятие обесценилось — человека труда. Если бы тут ездило столько машин с мигалками, как в Москве, это бы сразу такой протест вызвало — с какой стати они должны стоять по дороге на работу и ждать, пока какой-то олигархик проедет. Еще понимаю, глава государства… И то, как-то раз в Берлине вечером выхожу из театра, а напротив в кафе Шредер сидит, пиццу ест. И движение не перекрыто, квартал не оцеплен спецназом.

Москва стала мещанским городом

— КАК вы оказались в Германии?

— Повезло. Мои фильмы имели здесь успех, мне предложили работать, а в России, это был 1991 год, и политическая ситуация, и экономика, и искусство — все было в непонятном состоянии. Половина моих друзей стала бандитами, другие обнищали, третьи постепенно сходили с ума. Ведь слом системы — это даже не просто повод для депрессии, это полная потеря ориентиров, крушение всей жизни, можно сказать. Поэтому мне понятна, например, озлобленность людей, это крик потерянного поколения, которые уже не советские, но еще не русские, не украинцы, не таджики. Во всем этом даже просто думать нормально, сохранять трезвость ума и четкие моральные критерии было трудно. Мне дали визу «свободного художника», бессрочную, и Берлин для меня стал базой, где я сидел и работал — именно за столом, эмоционально готовился и с мыслями собирался, а в бывший Союз ехал снимать.

Я до сих пор не ориентируюсь в той «шкурной» действительности, которая сложилась дома, — вся эта братва, разборки, наезды, заказные убийства. Москва стала ужасно мещанским городом. Я никогда не думал, что в нашей русской или постсоветской культуре богатство будут обожать. В сегодняшней России это стало культом. В Москве и люди, и герои фильмов или рекламы одеваются вычурно, дорого и — я клянусь — одинаково: одинаковые дорогие сумки, одинаковые остроносые туфли, крысиные такие, как я их называю, туфли-убийцы. В Москве и квартиры одинаковые, и все это называется евроремонт. Я считаю большим достижением Европы, что здесь неудобно быть богатым, во всяком случае, не принято это показывать. Понимают, что стыдно тратить деньги на роскошь, да еще так, чтобы все видели. При том, что тут нет голодающих. А как можно ездить даже по Москве, не говоря уже о России, на «Брабусе», когда вокруг столько нищих стариков?

У кого чего болит

— РЕЖИССЕР Станислав Говорухин упрекает вас, что вы снимаете «фестивальное» кино…

— Честно сказать, я не особо стремлюсь на фестивали. Прокат картины для меня значительно важнее. Я избрал эту профессию не для того, чтобы снимать произведения искусства, которых никто не увидит.

— То есть вы тоже против элитарного кино и предпочитаете «кассу» делать?

— Я бы не стал так противопоставлять. Просто я работаю в пространстве, где у людей есть вкус к большему, чем гамбургер. Всюду есть американский фастфуд — на Памир забираешься, и там тоже «Макдоналдс» и кока-кола, сначала даже думаешь, что с ума сошел. Но есть и, условно говоря, фуа-гра. Как «поп» и классическая музыка. Так и тут — отдельно Голливуд, отдельно независимое кино, и у того, и у другого есть свой зритель. Надо только уметь правильно позиционировать.

Некоторые режиссеры, знаете, несут себя и свое творчество миру, становятся мессиями. «Я так чувствую, мне эта тема причиняет боль», — даже если то, что у них там «болит», на самом деле грязно и патологично или просто скучно, все равно — я так вижу, и точка. Это называется авторское кино. Ходят: дайте денег, дайте денег. Потом снимут, а дальше им уже неинтересно, увидел фильм кто-то или нет. И снова ходят денег просят.

Мне все-таки важно, чтобы картину увидели. Но для этого нужно, чтобы за фильмом была структура, чтобы его продвигали. Например, «Возвращение» Андрея Звягинцева — прекрасный фильм, получил первый приз в Венеции, кандидат на «Оскара». Но это было два месяца назад — вы с тех пор что-нибудь слышали о нем? Вы наверняка хотели бы его посмотреть, но он где-нибудь идет? А должно быть наоборот — ты еще только сценарий написал, а у тебя уже есть дистрибьюторы. Ведь на самом деле кино — это товар, мало его снять, еще надо продать.

— Берлин за эти годы стал для вас своим городом?

— Своим не своим, но мне он очень нравится. Мой дедушка был военным, воевал в Германии. А после войны участвовал в комиссии, которая делила Берлин на зоны — кому из победителей какая часть города достанется. И там у него случился какой-то безумный роман с немкой. Потом по возвращении на родину его, естественно, посадили. Бабушка мне рассказывала и очень злилась: «Твой дедушка влюбился в какую-то паршивую немку, у него там даже дочь родилась» . Вот я теперь и хожу по Берлину и пытаюсь представить, кто может быть эта женщина. Может, миллионерша какая, наследство оставила.

ДОСЬЕ

Бахтиер Худойназаров: ни фильма без приза.

«Братан», 1990 г. — Гран-при на международном фестивале в Мангейме (Германия).

«Кош ба кош», 1993 г. — «Серебряный Лев» Венецианского кинофестиваля.

«Лунный папа», 2000 г. (в фильме снимались Чулпан Хаматова, Николай Фоменко, популярный немецкий актер Мориц Бляйбтрой) — российская национальная премия «Ника» за лучшую режиссерскую работу 2000 года.