Баба Катя

Вина бабы Кати

ПОСЛЕДНИЕ месяцы баба Катя по ночам почти не спала. В печной трубе завывал ветер, и ей казалось, что на чердаке старенькой хаты кто-то ходит. Иногда ни с того ни с сего громко хлопнет незакрытая ставня, и в темном окне померещится страшная бородатая физиономия. А то вдруг под напором ветра закачается старая яблоня и осыплет переспелыми яблоками шиферную крышу. Баба Катя, как бывало в детстве, пряталась под одеяло и тихо плакала от страха и одиночества.

Спасаясь от ночных звуков и ужаса, она закрывала глаза, и тогда как спасение приходили картины из ее прошлой жизни. Все было так явственно, так натурально, будто происходило вчера. Вот она, совсем еще маленькая девчонка, бежит в белом платьице по деревенской улице, а вот в наряде невесты идет с Федором к венцу.

А вот ее, наголо остриженную, везут в телеге по улице. На груди картонка с надписью «Она воровала народное добро». Так ее наказали в военном 1944 году за то, что собрала на поле колоски и спрятала их на груди.

— А как было жить? — неожиданно вслух спрашивает баба Катя пустоту. И, забыв о том, что ночь и что она одна в своей покосившейся хате, старушка горячо оправдывается:

— Коля с Машенькой совсем маленькие — ему шесть лет, а ей пять. Нюра — та постарше, ей двенадцать. Так кто ж детей-то кормить будет? С голоду ребятня пухнет. Спасибо вам, товарищ участковый уполномоченный, что в тюрьму не посадили. А то, что остригли и по деревне провезли, так то ничего, перетерплю…

Прочь из деревни

ФЕДОР пришел с фронта весь израненный. Сколько сил тогда положила баба Катя, чтоб выходить его. И болезни потихоньку отступили, через год Федор оклемался. Председателем его назначили. Одно слово — начальник, а колхоз-то развален. Ни скотины во дворах, ни посевных семян, ни техники. По весне в самодельные плуги бабы вместо лошадей впрягались. Увязая по колено в грязи, таскала вместе со всеми «сельхозтехнику» и баба Катя. После войны сын на свет появился, Павлом назвали. Все бы ничего, но уж больно бедно жили. А ведь ребята растут. Одеть их надо, накормить. Летом-то еще терпеть можно, а вот зимой совсем плохо, нечего есть, до весны еле дотягивали. Война закончилась, а победителям по-прежнему жилось несладко. Ладно бы только материальные лишения, когда на трудодень ничего не выходило, а причитающуюся за год зарплату заставляли отдавать за облигации госзайма. Но ведь что обидно, как и в бытность крепостного права, крестьяне были накрепко привязаны к колхозам, у них не было паспортов, и они не могли переехать в город или другой населенный пункт. Нищета и бесправие породили своеобразную форму протеста. Как только в шестидесятых стали выдавать паспорта, родители всеми силами старались отправить своих детей в город. Работать или учиться — все равно. Только бы уехали из проклятой деревни.

Нюра первой поступила в политехнический институт. За ней Маша подалась в город на текстильную фабрику. Через год тоже студенткой стала. Коля служил в армии.

Из последних сил тянули Катя с Федором, чтобы поставить детей на ноги. Прошли годы. Как птенцы из гнезда, разлетелись ребята из родного дома. Все обосновались в городах. Даже самый младший, Павлик, и тот после десятилетки тоже отправился искать счастья на стороне. Институт закончил, юристом работал.

Все с образованием, кроме Николая, тот на заводе рабочим устроился. За него Катя была спокойна. Основательный, работящий, завел семью, купил кооперативную квартиру.

Мать у меня одна

РАДОВАЛАСЬ Катя, когда в ее доме собирались летом дети и внуки. Весело, хлопотно. Ребятишки за лето на парном молоке и свежем деревенском воздухе сил набирались, подрастали. В город со слезами возвращались, так не хотелось им уезжать от любимой бабушки. Жаль, что Федор не дожил до этой счастливой поры. Мог бы еще пожить, но фронтовые раны не дали.

Счастлива была баба Катя, не могла нахвалиться своими детьми. Так бы, наверное, и жила в радости за своих ребят, если бы не болезнь. Случилось это осенью. Парализовало бабу Катю, речь отнялась. Сельский врач, осмотрев ее, сказал соседке, такой же одинокой старухе Марфе: «Вряд ли выживет, инсульт у нее…»

Марфа Катиным детям телеграммы отправила: «Срочно приезжайте, мама плохая». Да только один приехал — самый младший, Павел. Другим было недосуг. Николая на работе не отпустили, дочерям не на кого детей оставить.

Павел сам собрал мать в дорогу. В нелегкую, дальнюю. Город-то, где жил Павел, аж в Сибири. На самолете лететь после инсульта врач запретил. Ох, и тяжело же было везти мать четверо суток в поезде, недвижную и немую. И все же благополучно добрались.

Жена встретила неприветливо. Вот, мол, чего удумал, немощную привез. Квартира маленькая, куда ее.

— Как не стыдно тебе?! — одернул Павел распалившуюся от гнева супругу. — Места пожалела. А если сама такой станешь, и что ж, выходит, помирать под забором? Так, что ли?

И тут жена устроила безобразный скандал. Орала, чтобы ни свекрови, ни его самого не было в доме.

— Ты хоть бы дочери постеснялась, — с укоризной сказал Павел, — какой пример ей показываешь. Сама же старухой станешь, присмотрит ли она за тобой?

Но это замечание лишь подлило масла в огонь. Павел крепился, молча слушал ругань жены, а потом сказал, как отрезал:

— Мать у меня одна, а жену я и другую смогу найти.

Замолчала, затаилась супруга.

Баба Катя стала как ребенок, то смеется, то вдруг заплачет. Из ложечки кормил ее Павел, ухаживал, как за младенцем. Жена лишь хмуро посматривала: выздоровеет ли? Но мир не без добрых людей. Через друзей, знакомых добыл Павел дефицитные лекарства, поставил мать на ноги. Стала она ходить по квартире, постепенно возвращалась к ней речь. Вроде бы радоваться: вернулась, считай, с того света. Но мать с каждым днем становилась все грустнее. Часами сидела у окна, по ночам не спала.

— Мама, что с тобой? — спросил сын.

И тут баба Катя расплакалась:

— Спасибо тебе за все, сынок. Но не могу я долго гостевать, все думаю, как там домик, как хозяйство, небось растащили уже. — И такая беспредельная тоска была в глазах матери, что Павел не выдержал. В тот же день на работе взял отпуск за свой счет, чтобы отвезти мать домой, в ее опустевшую хату.

Соседи стали замечать, что баба Катя после болезни стала как бы не в себе. Помнила все, что было с ней в детстве, а что вчера — напрочь забывала. А однажды нарядилась как будто к свадьбе, белое платье, что на похороны приготовила, надела, соломенную шляпку внучкину кривобоко на голове пристроила. У Марфы, соседки, сердце сжалось:

— Катя, ты чего это?

— Дети приезжают, пойду на вокзал их встречать.

— Какие дети, Катя, на улице ноябрь?

— Нет, они сегодня приедут, — тихо и убежденно повторила баба Катя. Еле уговорила Марфа бабу Катю остаться дома. А на следующий день Марфа из окошка своей избенки увидела, как из открытой двери Катиной хаты вдруг повалил дым. Подхватилась, побежала узнать, в чем дело. Только руками всплеснула, увидев, как баба Катя при закрытой трубе печку разжигает. Не замечая дыма, та все старалась затолкать поленья в топку. Разбросанные по полу береста и щепки горели.

— Да что же это делается? — делилась с соседками Марфа. — Катя-то совсем больна…

***

…К утру погода вконец испортилась. Чуть ли не задевая печные трубы, над деревней ползли лохматые темные тучи. И вдруг с неба впервые в этом году стали падать мокрые хлопья снега. Дряхлый от старости Трезор с трудом вылез из своей собачьей будки, понюхал воздух и, подняв к небу морду, вдруг завыл.

— Ты что, старый, смерть мою кличешь? — вышла из своей избы Марфа. И вдруг, словно кто толкнул ее в грудь: уж не случилось ли что с Катей? Гляди, разоспалась, ставни до сих пор не открыла, дело-то к полудню. И старуха, тяжело опираясь на палку, заспешила к Катиной хате. Сколько ни стучала в ставни Марфа, никто ей не ответил. И лишь когда мужики взломали дверь, старуха увидела на кровати свою подругу. Катя лежала, свернувшись калачиком, на уже остывшем лице застыла виноватая улыбка, как будто в самую последнюю свою минуту она просила у кого-то прощения.