Антонина Шуранова

Биография

"Моя первая встреча с Сашей Хочинским произошла в лениградском ТЮЗе, куда я по приглашению режиссера Зиновия Карагодского пришла работать после театрального института. Вначале этим приглашением я была просто шокирована: я, актриса Шуранова, - и какой-то детский театр?! Мне хотелось романтики, Севера... Я, между прочим, уже готова была принять приглашение Североморского театра. Но тут меня неожиданно Бондарчук утвердил на роль княжны Марьи в "Войне и мире", и мне было наказано остаться в Ленинграде: как же меня на съемки из Североморска вызывать?"

- Это было действительно неожиданно - студентка получает приглашение в большое кино!

- О кино я особо не мечтала - знала, что не фотогенична. Да и в институте у нас довольно косо смотрели на тех, кто пропускал занятия ради съемок. Я грезила о славе Нины Заречной на сцене академического театра, не меньше. Но однажды на четвертом курсе к нам на лекцию пришла женщина с довольно экзотической внешностью и спросила, кто из нас хотел бы поехать на пробы "Войны и мира". Шум поднялся невообразимый! Мои однокурсники в шутку стали распределять роли: кто Болконский, а кто маленькая княжна. Когда дошло дело до княжны Марьи, я громко выступила: "А, эта плакса с костлявой спиной? Тамара, это твоя роль". Услышав мою реплику, ассистентка неожиданно предложила: "Зачем Тамара? А вот вы бы не хотели попробовать?" "Нет, я не хочу сниматься в кино", - решительно парировала я. Но дама оказалась на редкость настырной. Целый квартал она бежала за мной на своих высоких каблуках, на ходу вскочила в трамвай и напросилась в гости. Она пересмотрела кучу моих фотографий, выбрала несколько и укатила в Москву. Я тут же об этом забыла, тем более что у нас начались дипломные спектакли. И вдруг получаю телеграмму: "Срочно выезжайте кинопробы. "Война и мир". Княжна Марья". Я только посмеялась с однокурсниками. Через какое-то время - опять телеграмма. Моя руководительница вскинула брови: "Дружочек, ну какая вы княжна Марья?" Впрочем, я и сама об этом догадывалась. Но "Мосфильм" стал бомбить телеграммами наш деканат. В конце концов меня отпустили на пробы: "Хоть Москву посмотришь".

- И тут вы окунулись в другой мир: платья, обстановка, великие актеры...

- Какие там платья! Мне выдали одно, такое же маленькое, как заячий тулупчик Пугачева: в плечах трещит, под мышками давит. Мои короткие волосы безжалостно залили лаком, заколками прикрепили шиньон, так что волосы перьями стали торчать во все стороны, наложили какой-то совершенно дурацкий грим... На пробы в Москву я ездила раза три-четыре, правда, ни желания особого к этому не испытывая, ни особого старания не прилагая. У меня менялись партнеры, но "заячий тулупчик" оставался неизменным. Как-то мне объявили, что отбор прошли семнадцать княжон и что я в их числе. Потом нас осталось одиннадцать. Потом девять, пять... Тут у меня появился чисто спортивный азарт. Нас, претенденток, никогда не сталкивали лбами - одну запускали на пробы, а другую из дальних дверей выпускали. Однажды сижу в гримерке, мне уже скучно, неинтересно, и вдруг раздается шепот: "Идет, идет!" И я в зеркало вижу, как входит седовласый импозантный Сергей Федорович Бондарчук. Подходит сзади, внимательно разглядывая меня в зеркале. Я начинаю ерзать и сползать с кресла, чтобы встать и поприветствовать режиссера, потом вспоминаю, что он все-таки мужчина, а я - женщина, и начинаю вползать обратно. Тут меня пронзает мысль: я все же студентка, и начинаю вновь сползать. А он в это время с улыбкой молча наблюдает за моими телодвижениями. Я, к своему ужасу, совершенно позорно краснею - пятнами и до слез. Как княжна Марья! Наконец я сдалась: опустила глаза и замерла в кресле. Он, ласково глядя на меня, стал расспрашивать о моем курсе, дипломном спектакле, потом повернулся и вышел. В коридоре что-то сказал ассистентам - и вокруг меня поднялся настоящий смерч. Именно с этого момента началась новая эра отношений со съемочной группой. Одни рвут с меня "заячий тулупчик", другие несут новое платье, третьи заново причесывают, четвертые гримируют. И вдруг распахивается дверь и входит великий Кторов - старый Болконский: "Как звать, барышня?" - "Тоня". - "Ну что, барышня Тоня, я ваш батенька". - "Так, Алексей Петрович, это же еще неизвестно, еще ведь только пробы". - "Ну хотя бы на время проб". С этого дня Кторов стал моим основным учителем на съемках. Я кидалась к нему счастливая: "Ой, меня на вокзале встречали с машиной!" - "Барышня Тоня, эти бандиты в последний съемочный день забудут купить билеты на поезд". И точно, когда им, киношникам, нужно - из могилы выроют, а когда все закончится - тебя тут же бросят.

Несколько лет назад, незадолго до смерти Алексея Петровича, я случайно наткнулась на него, бредущего с кефиром в авоське, у его дома на Тверской. Мы долго сидели на широком подоконнике в подъезде и плакали: "Вот так и живу, барышня Тоня. Жена больна, все на мне". Я к нему всегда испытывала особые чувства, может быть, потому, что своего отца, погибшего на фронте, совсем не знала, а Алексей Петрович был со мной удивительно нежен.

- У вас было трудное детство?

- У мамы нас было трое девчонок. Я после седьмого класса решила пойти в техникум, чтобы маме помочь стипендией. Жили трудно, но очень весело. Я в то время занималась в кружке юннатов при зоопарке. У меня был даже подшефный верблюд Яша. А еще ходила на искусствоведческие занятия в Эрмитаж, занималась пением. Увлечений у меня было чрезвычайно много, но все они приводили все-таки в театр. Даже Эрмитаж обернулся для меня театром: на сцене Эрмитажного театра мы ставили спектакли. Костюмы шили из бабушкиных скатертей, шалей, в ход шли старые шляпы и веера. Хотя после техникума я три года отработала садовником в Выборгском районе, мечта о театре меня не оставляла. Неожиданно для себя с первой же попытки поступила в театральный институт. Я долго не верила своему счастью, мне даже снились кошмары - то я оглохла на одно ухо, то мне трамвай отрезает ноги... Привыкла только к последнему курсу, даже закончила его ленинской стипендиаткой.

- И тут наконец осуществилась ваша мечта стать Ниной Заречной?

- Тогда я была вынуждена принять приглашение Зиновия Карагодского работать в ТЮЗе. Он мне сказал: "Ну поработай пока, не понравится - уйдешь". На том и порешили. А получилось, что осталась в театре на 25 лет. Позже он говорил: "Попала по необходимости, а осталась по убеждению". Саша Хочинский к тому моменту, как я пришла в театр, заканчивал студию при ТЮЗе. И я попала в его дипломный спектакль "Конек Горбунок": играла Царь-девицу, а Саша - Спальника. Тогда мы и подружились... семьями. Дело в том, что в театр я пришла со своим первым мужем Николаем (мы поженились на первом курсе). У нас была очень интересная компания: я с Николаем и Саша с первой женой Ирочкой Асмус. Помните клоунесс

у Ириску? Она потом трагически погибла, сорвавшись с верхотуры цирка. Мы ездили за город, собирали сморчки и у нас на улице Рылеева их весело жарили. Потом Сашу забрали в армию, он три года прослужил в Выборге заведующим художественной самодеятельностью. Там и проявился его талант поющего артиста. Кстати, актером он стал поздно, его долгое время воспринимали как поющего мальчика с гитарой. У него был прекрасный дуэт с Витей Федоровым. Они пели первые песни Городницкого, Новеллы Матвеевой, Булата Окуджавы. Мне очень нравилось, как пел Хочинский! Он не работал для будущего, ему казалось, что жизнь бесконечна. Представляете, дома не сохранилось ни одной его кассеты!

- Наверное, вы уже тогда были в него влюблены?

- Может быть, мы ведь практически всю жизнь были друг у друга на глазах. После развода с Асмус он женился на художнице. Я тоже вторично вышла замуж - за медика. Сашка сбегал с военной службы, бритоголовый приходил в мой семейный дом и оставался ночевать. Мой второй муж очень раздражался по этому поводу: "Почему он у нас ночует? Почему он к матери не пойдет?" Я отвечала: "Потому что он в самоволке, понимаешь?" А Сашка мылся, брился, завтракал и уходил куда-то на целый день. Он вообще обладал удивительной способностью - внезапно появляться и тут же незаметно исчезать. И так всю жизнь. Он же Рыбы по гороскопу, плыл себе по одному, только ему известному течению. Так мы женились-разводились на глазах друг у друга, пока... не стали сорежиссерами спектакля "Кошка, которая гуляла сама по себе" по Киплингу. Играли интересные роли: он - Дикого Мужчину, я - Дикую Женщину. Во время этой работы мы как-то очень сблизились. И вот однажды так получилось, что я собрала сумку самых необходимых вещей и из своего семейного дома ушла к Саше в коммуналку.

- А мужа оставили у разбитого очага в ...

- ...пятикомнатной квартире на Театральной площади. Мне стало ясно, что не могу я жить с человеком, который не понимает ни меня, ни театр, ни моего способа существования в нем. Муж устраивал мне скандалы по поводу того, что я поздно приезжала с репетиций. "В театре работают не по заводскому гудку. Это же не станок - выключил и пошел!" - бесполезно пыталась я достучаться до него. Я чувствовала, что постепенно погрязаю в чем-то абсолютно мне чуждом. А с приходом в Сашину коммуналку началась самая счастливая полоса моей жизни. 14 лет были знакомы, дружили, и только с 1976 года мы вместе. Я на семь лет его старше.

- А чье это было решение?

- Обоюдное. Когда Саша мне признался, что давно уже на меня заглядывается, я просто обалдела: я ничего этого не видела! И только на репетиции "Гамлета", куда Саша вводился на главную роль вместо уехавшего в Москву Тараторкина, в тот момент, когда я по ходу действия пьесы его обняла и дотронулась до руки, меня словно пронзило: "Это он!" Вспыхнуло чувство к человеку, которого я знала много лет. Нравился он мне всегда, но полюбила я его именно в тот момент. И так бывает... Может, моя любовь к нему была скорее материнской, ведь я играла Гертруду.

После спектакля он стал меня зазывать: "Ты должна прийти ко мне домой, посмотреть, как я живу". Наконец я согласилась навестить его холостяцкое жилище. На ужин он сам слепил котлеты, каждую величиной с лошадь. Их можно было есть, только очень его любя. Пересоленные, огромные, тяжелые, как шрапнель. Он сделал их по бабушкиному рецепту - с картошкой. И так был горд своей стряпней! На столе стояла бутылка кубинского рома "Гавана Клаб" - по-моему, эту мерзость не пьют уже даже моряки. А мы с ним пили ром, закусывая этими жуткими котлетами, и он читал мне вслух "Королей и капусту". Второй раз в гости я пришла со шваброй и тряпкой - его комната была очень запущена. К тому времени уже стало ясно, что мы не можем друг без друга. И окружающим, кстати, тоже, ведь он не выходил из моей гримерки. Всем было понятно, что это не просто дружба, а любовь. Саша сообщил об этом своим родителям. Они ему сказали: "О-о-о! Смотри! Это не рукавица, с белой ручки не стряхнешь и за пояс не заткнешь!"

- А почему они так отреагировали?

- Они уже знали мой характер - независимый и, наверное, не очень легкий. Самое смешное, что последним о нашем союзе узнал Карагодский, который о нас, актерах, знал все. Он очень негодовал потом: "Как это так, почему я не знаю?!" А мне было приятно, что в театре, где все знают и доносят, про нас смолчали. Почему-то, не сговариваясь, наши отношения никто не стал пачкать. Это просто удивительно! И вот началась семейная жизнь, полная радостей и огорчений, как, впрочем, и у всех. Но сейчас я, оглядываясь назад, могу сказать, что это была самая счастливая пора моей жизни.

- В коммуналке?

- Да, представьте себе. Мы прожили на Васильевском с 76-го по 83-й год. С соседями мы жили как одна семья. Муж - шофер, жена работала на заводе. У них было двое детишек мальчик и девочка. Бывало, идем из театра, а мальчик кричит на весь двор: "Саша, Тоня, скорей бегите, "Бумбарашку" показывают!" Очень ему нравилась роль Хочинского в этом фильме. До моего появления Люся, соседка, Сашу обстирывала и подкармливала. Потом, когда мы уже вместе жили, частенько вечером, после спектакля, на кухне нас ждала записка: "Тоня, твои пироги - под полотенцем, а Сашина бражка - в ковшике".

- Что это за бражка?

- А они гнали самогон. И Сашка ел пироги, запивая бражкой. Комната у нас не запиралась, мы могли вернуться, а Вовка со своей дворовой компанией смотрит у нас телевизор, потому что сестра занимается. Со временем сделали очень хороший обмен - каждая семья получила по отличной двухкомнатной квартире. Без доплаты. Обмен века! И мы переехали сюда, на Покровку.

- Говорят, что Саша стал героем Покровки...

- Он был всеобщим любимцем. Почему, за что - непонятно. Его обожали дети, старики, дворники, мясники, соседи, бродяжки, милиционеры, проводники поездов, женщины... В нашем районе его знали все. И он постоянно мне всех представлял: "Это мой друг". Я ему говорила: "Саша, различай, пожалуйста, - есть друг, есть товарищ, есть собутыльник, а есть просто знакомый". А он свое: "Тоня, познакомься, это мой друг". Я знакомлюсь, потом отходим, и он мне тихонечко: "Это мясник из нашего магазина". Я отвечаю: "Ты хоть не знакомь меня со всеми подряд.

Я тебя прошу". Тщеславие было его слабостью - он любил, чтобы его любили. Мы садимся зимой в такси, он тут же сдергивает шапку, чтобы таксист узнал его по белой башке. "Сань, холодно, надень шапку". "Нет, ничего, нормально", - отвечает он, с удовольствием ребенка ловя восхищенные взгляды шофера.

- А настоящие друзья у него были?

- Не счесть. Причем самое смешное, что каждый из них остался в твердой уверенности, что именно он был Сашиным единственным настоящим другом. До сих пор звонят люди и представляются: я такой-то, единственный друг Саши. А я о нем и слыхом не слыхивала. Я хорошо знаю его близких друзей, они приезжали, жили у нас, со многими он служил в армии. Саша в этом смысле был очень преданным человеком. Верным. Хотя и необязательным. Легко обещал и так же легко забывал об обещании. Я говорила ему: "Саша, ну ты не обольщай, не обещай достать билеты в "Октябрьский", на тебя понадеялись, а ты..." - "Ну не получилось". Но были вещи для него святые: кому-то помочь, кого-то в больницу устроить или на похороны прийти.

- Говорят, он был дружен с Кайдановским?

- Мы бывали в его знаменитой московской коммуналке на Воровского, он несколько раз заезжал к нам в Питер на Покровку. Останавливался неподалеку, в гостинице "Советская", и приходил в гости со своей очередной барышней. Очень он приглянулся моей кошке Монике. Такая была вредная, зараза! Как только раздавался звонок, моментально пряталась. Ни к кому не шла. А тут вдруг сама запрыгнула к Кайдановскому на колени, помурлыкала и заснула у него на руках. У меня челюсть отвисла. Животные ведь очень чувствуют, когда их любят. А Кайдановский безумно любил своих: собаку Зинку и кота Нострадамуса. Они с Сашей были очень разные, но, несмотря на это, подружились. Может быть, оттого, что оба какие-то неземные, потусторонние. Нездешние, не от мира сего.

- А трудно жить с таким неземным человеком?

- Трудно. Приходится ведь одной бытом заниматься. Он становится ребенком, и ты заменяешь собой "того парня". Когда у нас шел ремонт, я так уставала от бесконечных уборок и выносов мусора! Причем после спектаклей, где мы вместе играем, я еще и готовлю, и подаю обед. Потом кидаюсь убирать квартиру. А Саша ходит за мной с подушкой под мышкой и спрашивает: "Тошенька, а где мне лучше лечь, чтобы тебе не помешать?" Но на него даже не рассердишься! Я только устало отвечаю: "Милый, хоть на потолке". Но как это ни покажется странным, я жила с ним как за каменной стеной. Когда было плохо с продуктами, ему предлагали на каждом углу: "Сань, мы тебе мясо оставили. Сань, сыра хочешь?" Я не ходила в магазины.

- Ну а ревность? У Саши было столько поклонниц...

- Был у него такой товарищ, Коля Алексеев, они снимались в одном фильме. Так он мне как-то рассказал один случай. После съемок они жили в палатках под Малаховкой. Как-то возвращаются вечером, а на блюде лежат горячие пирожки, сосиски, масло, хлеб, лук зеленый. Коля говорит: "Ну вот! Это все для тебя. Мне ведь никогда так не накроют. Эта Надя (помреж на фильме) на тебя глаз положила. Отблагодарил бы". - "А как?" - "Как-как, сходи вон в лесочек, например". - "Ну тогда мне всех придется в лесочек вести".

До сих пор на его могилу ходят поклонницы и носят цветы и свечи. Но я никогда его не ревновала. Бывало, подхожу к окну, выглядываю: во дворе стоит его машина, и Саша сидит там с какой-то девицей. Час сидит, два. А я хожу и смеюсь: ведь знаю, что девица в него вцепилась, что-то расспрашивает, а ему неловко уйти. Он был очень деликатным.

- А если вас обоих терзали муки творчества, обстановка в семье не накалялась?

- Саша был человеком, который работал очень незаметно. Я могу сесть, выложить тетради и мучительно думать, ища зерно роли. Когда мы вместе в ТЮЗе играли "Филомену Мортурано", я не могла заставить его повторить роль. "Саша, давай повторим!" - "Да-да, сейчас". А сам уже нашел себе какое-то занятие. Еще раз прошу - он все откладывает... И вот стоя в трамвае, где-то в тамбуре, мы быстренько повторяем слова. А выходил на сцену так, будто всю жизнь провел в этом образе. Или однажды вышел из больницы и говорит: "Я задумал новую программу, она будет называться "Я куплю себе последние ботинки". Я говорю: "Саша, зачем последние ботинки? Назови лучше "Я в последний раз женюсь на блондинке". (У Бачурина была такая песня: "Я куплю себе последние ботинки, заработаю на свой последний хлеб, я в последний раз женюся на блондинке, а потом - чтоб я оглох, а потом - чтоб я ослеп".) "Нет-нет, мы с Маратом Камиловым уже репетируем". И вот после премьеры, 11 апреля 1998 года, умирает Саша, а ровно через полгода, 11 октября, - Марат.

- А кто был в вашей семье главой?

- У тех, кто нас близко не знал, порой складывалось впечатление, что я эдакая бой-баба, всем управляю. Я любила повторять: если камень в него полетит, то пусть он в меня попадет! В каком-то смысле я влияла на него, но и он влиял на меня. На очень многие вещи я научилась смотреть его глазами. Я могла топать, кричать, плакать, настаивать на своем, но в один прекрасный момент вдруг понимала, что все получилось так, как хотел он. Саша умел незаметно настоять на своем. И я подчинялась. Я никогда не держала его за руку, не запрещала идти туда, куда он хотел и с кем хотел. Иногда он из вежливости меня приглашал, а я, понимая, что ему без меня будет свободнее, не шла.

- А почему вы считали, что ему без вас свободнее?

- Ну, я не знаю. Такие вещи ведь чувствуешь всегда. Он был кокетлив, любил прихвастнуть, в нем было много детского: тщеславия, обидчивости и хрупкости. Некая зыбкость характера. Мне совсем не хотелось на него давить. При мне он стеснялся, а так распускал хвост и производил впечатление, какое ему надо. Мне хотелось, чтобы он "полетал": это было так безобидно, а он получал от этого удовольствие.

- А что еще в жизни он любил? Вкусно поесть, например...

- Как раз к еде он был абсолютно равнодушен. Я по привычке жен-хозяек пыталась ему угодить: училась печь пироги, всякие кушанья стряпать. А он садился за стол с газетой или книжкой и сосредоточенно начинал есть. Я в нетерпении спрашивала: "Ну что, вкусно?" Он рассеянно поднимал голову и отвечал: "А? Да-да! Очень!", чмокал в щечку и снова - в книжку. Я поняла: ему абсолют

но все равно, что есть. Он любил вечером залечь на диванчик - читать и разгадывать кроссворды, иногда подбирал что-то на пианино. Но обычно его весь день не было.

Вот он, весь радостно возбужденный, собирает вещи в гастрольную заграничную поездку с театром "Эрмитаж". Я с облегчением думаю: "Как хорошо, отдохну от готовки, от ожиданий!" Он с такой охотой едет, а на следующий день звонок: "Тоша, хочу домой!" Приезжает - и снова куда-то рвется из дома. Его мама смеялась: "Саше хорошо в дороге". К примеру, Хочинский возвращается, подъезжаем к дому, выгружаем вещи, полчаса сидим на кухне, что-то рассказывает, я его кормлю. Потом смотрю - собирается: "Ну, я пойду с собачкой". Берет собаку и уходит... на целый день, как он выражался, "в народ". От собаки потом долго пахнет табачным дымом.

- А куда "в народ"?

- Это мог быть поход в кафе, в гости к соседу, в винный подвальчик - все зависит от того, кто первый повстречается и затащит его к себе. Возвращался поздно - обласканный, довольный от количества знаков любви и признания. Он очень любил, когда его узнавали. Когда надо было идти за какой-нибудь справкой, я посылала его. Говорила ему: "Пойди покажи личико", и он с удовольствием это исполнял. Правда, был один смешной случай. Он поехал как-то за картошкой на рынок. Долго ходил, выбирал, какая мне, по его мнению, понравится. И вдруг заметил, что за ним ходит мент и пристально рассматривает. А у него в то время по роли в сериале "Именем революции" была наголо выбрита голова. Саша уже стал дергаться от такого пристального внимания. Только он купил картошку, как к нему подходит милиционер: "У вас документы не с собой?" - "Зачем? Ведь я за картошкой приехал". - "А вы бы не могли пройти со мной? Тут недалеко..." Его привели в отделение, где под громадной доской "Их разыскивает милиция" начался допрос. "Где работаешь?" - "В театре" - "Кем?" - "Артистом". После чего следует немая сцена, переходящая в забористый мат: "То-то, я думаю, мне твое лицо так знакомо!" Он ходил после этого очень гордый, что его, хоть и таким образом, узнала милиция.

- Помнил ли он ваш день рождения, день свадьбы?

- А свадьбы у нас не было. Дружба как-то очень плавно переросла в любовь, а потом, шутя и смеясь, мы зарегистрировались. Однажды на гастролях нас в гостинице не хотели поселить в один номер, и Саша мне сказал: "Слушай, давай поставим эти штампы в паспорте". Лет семь до этого мы жили без штампов и вот в перерыве между репетициями забежали и расписались. Весь загс сбежался смотреть на эту процедуру.

Саша очень любил дарить мне украшения. Привозил из-за границы то колечко, то цепочку серебряную. Или иногда говорил: "Тоша, дай мне денег, я тебе закажу подарок". Правда, потом всегда возмещал эти траты. Так получилось, что один из своих сюрпризов он мне сделал уже после смерти. 10 апреля мы вернулись с репетиции нового спектакля "Призраки", вдруг слышу; он не лег, как обычно, на свой диванчик, а стал звонить куда-то. Думаю: "Боже, неужели он кого-то в гости зовет? У меня сил нет". Тут он выходит на кухню и торжественно заявляет: "Тоша, я тебе сделал сюрприз! Жди. 15 апреля тебе его привезут". Я говорю: "Хочинский, колись. К твоим сюрпризам я должна готовиться заранее". Дело в том, что это обычно была какая-нибудь неожиданность, причем крутая. Он долго смеялся и отнекивался, а потом все-таки выдал: он давно мечтал мне подарить аэрогриль. И вот решился: "Ничего, как-нибудь выкрутимся. Денег у нас все равно никогда не будет". На следующий день его не стало. 15 апреля были похороны. Накануне вечером я неожиданно вспоминаю, что у меня еще что-то должно произойти в этот день. И тут как молния: "Сашкин сюрприз!" Что делать? Срочно отменять? И вдруг больно кольнуло - ведь это его последнее желание. Я поехала на похороны, а моя сестра специально осталась у нас дома, чтобы выкупить аэрогриль. На похоронах было столько народу, сколько, наверное, не наблюдалось со времен похорон Высоцкого. Потом многолюдные поминки в театре... Когда мы вернулись домой опустошенные, на столе стоял аэрогриль, как последний привет от него.

- Говорят, Саша очень долго болел...

- В 96-м он первый раз попал в больницу с многочисленными язвами желудка и сердцем, увеличенным в два с половиной раза. Он, конечно, вел себя легкомысленно. Я ему все время говорила: "Саша, ты себя убиваешь". Но заставить себя бросить пить он не мог, слава Богу, хоть курить перестал. Два последних года не курил и очень этим гордился.

- Это правда, что он умер у вас на глазах?

- Он пошел заводить машину, чтобы ехать на репетицию, и вдруг вернулся: "Что-то мне не дышится, ты поезжай, я буду позже". Взглянув на его побелевшее лицо, я тихо пошла в другую комнату и вызвала "Скорую". Сашу буквально вытаскивали с того света: кардиограмма, укол в сердце, фибрилляция, электрошок. А я стою напротив у стенки и, не шевелясь, смотрю. Так и простояла два с половиной часа. Когда-то я снималась в фильме "Дела сердечные" и кое-что в медицине понимаю, вижу - что-то не то. Ко мне обернулся доктор: "Вы чувствуете, сердце не заводится. У него огромное вялое сердце, оно не качает кровь". Врачи еще какое-то время повозились, потом молча отключили фибриллятор и сели заполнять бумаги. Это был конец. Я так и не смогла заплакать - была совершенно спокойна. На похоронах какие-то бородатые и усатые мужики на мне рыдали навзрыд, а я сидела словно каменная.

После Сашиной смерти я долго не могла жить вне дома. Бывало, соберусь погостить у друзей на даче несколько дней, приеду и не нахожу себе места: "Я хочу домой. Нет-нет, сегодня же вечером". Срывалась, вбегала в квартиру, садилась в кресло и тут же ощущала, будто кто-то садился рядом - прогибался подлокотник. И я говорила: "Привет". Он был здесь, рядом со мной.

Когда он умер, мне, как ни странно, больше всего помогли те самые бродяжки, с которыми он пропадал. Художник (с ним Сашка частенько пил в подвале) нарисовал его портрет с гитарой и подарил мне на память. Когда Саша был жив, я их гоняла, не любила, считала, что мужа спаивают. А они после смерти шли и шли и робко протягивали конверты с деньгами... На его могиле долго лежал венок с лаконичной надписью - "Саше от Покровки".

Источник информации: журнал "КАРАВАН ИСТОРИЙ", март 2000