Анри Мюрже

"Любовные истории Парижа"

Он был первым, кто стал писать о богеме, он сам был из богемы, и история его любви тоже из Латинского квартала...

Консьерж дома No. 9 по улице Трех Братьев в 30-х годах XIX столетия был, как и многие его собратья, портным, и звали его Габриэлем Мюрже. Горец из Савойи, он обладал всеми вытекающими отсюда достоинствами и недостатками: был трудолюбив, жаден до денег, угрюм, молчалив и упрям. Его жена, по имени Ортанс, была, напротив того, воплощенная кротость и нежность и обычно не решалась возражать мужу - кроме тех случаев, когда речь заходила об их сыне Анри.

Ребенок родился в 1822 году очень слабеньким и выровнялся только благодаря любви и заботам матери. Он был, пожалуй, даже красивее других детей. Мадам Мюрже ужасно им гордилась, и единственной целью ее жизни было всеми способами доставлять ему удовольствие. Чаще всего она баловала мальчика потихоньку от отца, который, будучи воспитан в строгости, не понимал, как можно растить сына по-другому.

Материнское воспитание сделало маленького Анри вежливым, спокойным и ласковым ребенком. Он не водился с уличными мальчишками, которые, могли бы стать ему товарищами по играм, а предпочитал, сидя на ступеньках лестницы, рисовать или рассматривать картинки, умиляя жильцов дома, которые, проходя мимо, непременно угощали его конфетами или гладили по головке.

В доме, да и во всем квартале, его называли Васильком. Дело в том, что когда он родился, мать дала обет одевать ребенка только в голубое и в дальнейшем шила ему исключительно голубые костюмчики - надо сказать, гораздо более элегантные, чем полагалось бы сыну консьержа.

Мальчик был совершенно очарователен в своей блузе, стянутой поясом на бедрах, в длинных брючках и бархатном берете, украшенном шелковой кисточкой и сидевшем чуть набекрень на его светлых кудрях... Он был настолько очарователен, что позволил себе в десять лет влюбиться в дочь тенора Лаблаша, который жил на втором этаже. Та растянула связки, не могла, как обычно, выезжать вместе с отцом и отчаянно скучала, не имея другого общества, кроме собственной гувернантки. Чтобы развлечься, девушка потребовала привести ребенка, который, как ей было известно, всегда очень внимательно слушал, когда она играла на фортепиано. Она болтала и шутила с ним, не понимая, что разбивает ему сердце; но можно ли было принимать всерьез такие ясные детские глазки?

Позже, став знаменитой пианисткой, мадам Тальберг (так ее теперь звали) как-то сказала о нем:

- Этот малыш так меня забавлял...

Тепличное воспитание принесло свои плоды: к тринадцати годам Анри ничего толком не умел. Он весьма посредственно учился, был ленив и небрежен, а главное - не проявлял склонности ни к какому делу. Впрочем, его отец разом решил эту проблему:

- Он станет портным, как я.

Действительно, месье Мюрже начинал понимать: пора ему самому взять в руки воспитание сына, результаты которого на данный момент представлялись ему катастрофическими. К тому же он любил свою профессию и считал вполне естественным, чтобы сын пошел по его стопам.

Естественно, он столкнулся с сопротивлением жены, которая мечтала, чтобы Анри вырос настоящим "барином", и с полным непониманием сына, решительно не желавшего орудовать иголкой и ножницами.

Но глава семьи решил проявить твердость и усадил нового подручного рядом с собой, чтобы самолично проследить, как пойдут дела.

Было бы весьма удивительно, если бы начатые таким образом дела пошли хорошо. Честно говоря, они вообще никак не пошли, и споры между учителем и учеником становились все чаще и ожесточеннее.

Однажды на звук сердитых голосов в швейцарскую зашел господин Жуи. Он знал Анри совсем еще ребенком, был привязан к нему и, отдавая должное аргументам отца, все же обещал сам подыскать место для сына.

Так подросток стал мелким служащим в адвокатской конторе Каде де Шамбина, друга господина Жуй, где ему было положено жалованье в размере 30 франков в месяц.

Предоставленный самому себе, Анри вскоре открыл свое настоящее предназначение и стал пользоваться каждой свободной минутой, чтобы побегать по букинистам и прочесть все, что попадет в руки, опьяняясь зарождающимся романтизмом. Он написал свои первые стихи и показал их Потье (Потье Эжен /1816-1887/ - французский поэт и политик, участник Парижской коммуны), своему однокашнику, который, хоть и был старше на четыре года, остался его другом.

Любопытный персонаж этот Потье! Рабочий-поэт, каких много появилось в период между двумя революциями, он сочинял песни, орудуя рубанком, и чаще всего это были песни протеста. Имя его сейчас мало кто помнит, а ведь одно из его творений и по сей день электризует массы - это "Интернационал".

Он водил Мюрже в считавшиеся неблагонадежными кабачки, на стенах которых были развешены объявления: "Здесь запрещено говорить о политике, зато можно курить". Там собирались компании бунтовщиков, распевавшие мятежные песни. Мюрже подобные места не нравились, потому что он не чувствовал в рабочем классе никакой утонченности. Василек вырос, но сохранил склонность к элегантности и дилетантизму.

Однако в своей адвокатской конторе он все же нашел то, что бессознательно искал. Правда, не в работе, которая наводила на него тоску, а в обществе Пьера и Эмиля Биссонов. Эти молодые люди прекрасно знали тот мир, о котором в семье Анри говорили с насмешкой и неодобрением, - мир художников и артистов. Едва отбыв повинность на службе, братья спешили на встречу с небольшой группой товарищей, которых объединял общий идеал - служение искусству. Разумеется все они подыхали с голоду, но гордились тем, что их питают мечты и надежды на будущее. Среди них был Жозеф Дебросс, мечтавший стать скульптором, за что вслед за своим братом Леопольдом удостоился отеческого проклятия... Был Шентрёй, посыльный из книжного магазина на набережной Великих Августинцев, в свободные часы писавший красками виды Монмартра... Были Табар, Вастин, Кабо... Они собирались в недорогой закусочной матушки Щове на улице Жи-ле-Кёр, где подавали молоко, кофе, шоколад и яйца и где можно было встретить как политических вольнодумцев, осужденных за инакомыслие, так и "странного вида бородачей в остроконечных шляпах с громадными полями или в ярких, бросающихся в глаза беретах, в широченных клетчатых штанах; эти люди оспаривали у студентов в Клозери монополию на гризеток". Это были представители богемы. Слово это наводило ужас на матерей, боявшихся, что их сыновья попадут в дурную компанию, на домовладельцев, у которых эти шалопаи имели обыкновение снимать комнаты, и на почтенных отцов семейств, чьих дочерей они соблазняли. Что же касается Анри, то он сразу почувствовал себя среди них как дома; позднее он напишет о богеме так:

"Это стажировка в художественной среде. Это преддверие Академии, больницы или морга... Она существует и может существовать только в Париже... О ней почти ничего не знают пуритане всего мира, ее поносят на все лады пуритане от искусства и оскорбляют завистливые бездарности, у которых не хватает воплей, лжи и клеветы, чтобы задушить голоса и имена тех, кто проходит через это чистилище к славе, впрягая отвагу в колесницу своего таланта..."

Опьяненный их пламенными речами и революционными теориями, а особенно атмосферой свободы - ведь этих людей никто не принуждал к постоянному, регулярному труду, да и зависели они только от себя самих, - Мюрже еще не решил, кем ему хочется стать: поэтом или живописцем. Юноша был уверен в одном: клерком в адвокатской конторе он быть не желает. Впрочем, еще до того, как он попросил об отставке, господин Каде де Шамбин дал ему понять, что не желает терпеть у себя служащего, не имеющего понятия о пунктуальности, да и вообще не думающего о работе.

Свобода - это прекрасно, но ведь существовал еще папаша Мюрже, у которого сын столовался и который хотел, чтобы питание было оплачено... И была маленькая комнатка на седьмом этаже, которую у него отобрали бы в случае ссоры с отцом, неизбежной в подобных обстоятельствах...

К счастью, тут снова пришел на помощь господин де Жуи, который подыскал для Анри место у графа Толстого, довольно загадочного человека, род занятий которого было трудно определить, но у которого очень вовремя возникла надобность в секретаре.

Приведя в качестве аргумента тот факт, что на новом поприще он будет получать на десять франков в месяц больше, чем у стряпчего, Анри получил отцовское благословение, а что до матери, то она недавно скончалась, отчего Анри очень горевал: ведь ему было всего шестнадцать лет.

В то время это был "крупный парень, безбородый, толстощекий, румяный, чье круглое лицо, скорее одутловатое, чем мясистое, говорило о флегматичном темпераменте. Его темно-карие, широко распахнутые глаза смотрели на мир со спокойным и наивным благодушием; в выражении лица не было ни стеснительности, ни особой дерзости".

Он снова встретил Потье, который представил его Адриану Лелью, своему постоянному сотруднику по снабжению удобоваримыми пьесами театра Конта и детского "Жимназ". Вдохновленный их примером, Мюрже стал писать стихи - довольно плохие, но все же стоившие больше, чем его живопись, которую он забросил, не отказавшись, однако, при этом от общества своих друзей-художников.

А самое главное - в это время он открыл для себя любовь!

Его всегдашней мечтой было встретить одну из тех, кого он называл "бархатными женщинами", то есть даму из высшего общества. Познакомившись с Мари Вималь, он решил, что мечта его сбылась.

Мари была замужем за неким Фонбланом, который называл себя университетским преподавателем и дал жене образование, на какое она и не рассчитывала, будучи скромной работницей: он обучил ее счетоводству и английскому языку. Таким образом, молодая женщина получила возможность давать частные уроки в состоятельных семьях, а благодаря раздобытой ею при этом информации ее господин и повелитель мог с полным знанием дела совершать удачные кражи.

Но Мюрже об этом, разумеется, ничего не знал. Он встретился с Мари у своего дяди, дочь которого она обучала всему, что умела сама, и с его стороны это была любовь с первого взгляда. Отношения начались как в высшей степени платонические и так развивались и дальше - во-первых, потому, что Анри физически не был тем, кого принято называть "великим любовником", а во-вторых, потому, что молодой женщине казалось очень трогательным его благоговейное обожание.

В течение всего карнавала 1840 года он сопровождал Мари и ее друзей на балы, а она снабжала его необходимой для такого случая элегантной одеждой, не рассказывая ему, естественно, что костюмы эти берутся - по согласованию с мужем - из его гардероба. Супруг был счастлив заполучить в качестве ширмы подобного простака-новобранца.

Однажды молодая женщина явилась к Анри совершенно растерянная и сообщила, что ее муж пропал. Она не ревновала, она беспокоилась, что его деяния разоблачены и он арестован. Тут она открыла пораженному Мюрже всю правду и попросила дать ей пристанище, чтобы хоть на какое-то время спрятать от преследования полиции.

Поскольку Анри отлично понимал, что отец никогда не допустит присутствия молодой женщины в его мансарде, он доверил возлюбленную своему другу Гильберу, у которого в комнате стояло как раз две кровати. Это было дьявольское искушение, и Гильбер сделал с Мари то, чего Анри не делал никогда или делал очень редко и очень плохо. Мюрже одновременно стало известно и о "предательстве друга", и о том, что его возлюбленная ударилась в бега: та и не подумала попрощаться с ним перед отъездом. Анри пришел в отчаяние - это было его первое любовное огорчение...

К тому же дело обернулось серьезно: у Фонбланов обнаружили нежные записочки, подписанные Мюрже, и полиция явилась к нему домой с обыском. Когда портной узнал, какого сорта женщину посещал его сын, он выставил Анри за дверь, лишив его таким образом недорогого стола и бесплатного крова. Так Анри узнал настоящую жизнь богемы, подыхающей с голоду без всякой надежды на лучшее.

Друзья помочь ему не могли: финансовое положение их небольшой компании было весьма плачевным. Жозеф Дебросс ради денег вынужден был рисовать модели каминных, настенных или настольных часов; Лелью подрабатывал стенографированием заседаний в трибунале; Вастин пошел служить в типографию; Ноэль давал уроки рисования; что же до Шентрёя, то он недавно потерял свое место коммивояжера из-за того, что опоздал на работу, увлекшись этюдами на пленэре... Но их вера в успех, в свой талант, их решительное нежелание идти на компромиссы были незыблемы. Их мужество не может не вызвать уважения: "Деброссы половину дней проводят впроголодь, а другую половину помирают от холода..." Что поделаешь - "время проходит, а аппетит остается, и надо лечь спать, чтобы приснилось: ты ужинаешь у Вефура..."

К нищете у Анри прибавилась еще и худшая из ее спутниц - болезнь. Он захворал пурпурой, и эта хворь уже никогда его не оставит: кожная болезнь, заключающаяся в том, что на теле появляются багровые пятна (отсюда и название), своим происхождением обязанные выходу за пределы кровеносных сосудов красных кровяных телец, своего рода кожные кровоизлияния. Когда начиналось обострение, он покрывался такими пятнами с головы до пят.

Так начался его крестный путь из больницы в больницу, путь, который через двадцать лет приведет его прямиком в могилу. Ничто ему не помогало: ни кровопускания, ни лечение серой, приступы болезни настигали его с угрожающим постоянством.

У его товарищей дела шли все хуже и хуже, и однажды, чтобы посмеяться над судьбой, они приняли решение как бы "узаконить" свою нищету, организовав "Общество любителей воды". Почему именно воды? Да просто потому, что это единственный напиток, который был им по карману в столь трудные времена.

До нас дошла статья © 5 устава этой ассоциации - одна-единственная, но весьма характерная:

"Цель Общества - поддержка каждого из его членов в неукоснительном соблюдении чистоты его искусства, от которого никто не имеет права отступить".

Судя по всему, здесь скрывается намек на то, что членам Общества запрещается работать только "за пропитание", пользуясь терминологией того времени.

Но как только эти молодые люди, бывшие до этого словно бы одним целым, ощутили себя связанными некими обязательствами, между ними тут же начались конфликты.

Вскоре, по общему согласию, "Общество любителей воды" было распущено, и между друзьями тут же вновь воцарился мир.

Между тем процесс, получивший в газетах название "Дело 79 воров", шел своим ходом. Мари Вималь была арестована, в 1842 году ее дело слушалось в суде присяжных. И здесь произвело поистине театральный эффект выступление Фонблана: он попросил проявить снисходительность к его жене, заявив, что она была всего лишь жертвой, инструментом в его руках, послушной исполнительницей его воли.

Мари оправдали.

Анри, еще уязвленный ее изменой, не старался увидеться с ней, да и сама она не подавала о себе никаких вестей.

Однако три месяца спустя после оправдательного приговора они случайно встретились на улице. Их связь на несколько дней возобновилась, но принесла обоим только разочарование. Слишком уж все изменилось: уделом Анри стали теперь голод и больницы, а Мари была прямая дорога на панель... Но он никогда ее не забудет.

Ему исполнилось двадцать лет, и он был настолько беден, что вся его одежда, за исключением повседневного костюма, была заложена в ломбард; чаще всего единственной его пищей был черствый хлеб, и, как это иногда случается при недостаточном питании, он стал толстеть.

Если ему удалось не умереть с голоду, то только благодаря пятидесяти франкам, которые он зарабатывал в месяц у графа Толстого, а еще, как это ни странно звучит, благодаря частому пребыванию в больницах, где ему выпадало счастье есть по два раза в день.

Однажды ему улыбнулась удача: сын царя российского императора Николая I Александр женился на принцессе Марии, дочери великого герцога гессен-дармштадтского, и Мюрже посоветовали написать подходящие к случаю стихи, которые граф Толстой мог бы доставить к российскому двору.

Ода была прекрасно принята, в качестве благодарности за нее Анри получил пятьсот франков и на какое-то время стал богачом. И что же? Он внес квартирную плату за три месяца, отдал кое-какие долги, помог тем из своих товарищей, кто был еще несчастнее его самого, - словом, распорядился деньгами именно так, как было принято среди представителей богемы.

Самое забавное во всей этой истории то, что помогал ему редактировать весьма низкопоклоннический панегирик, посвященный "Его Величеству императору Николаю, властителю Всея Руси", не кто иной, как Потье - автор "Интернационала", под звуки которого царский режим был сметен шестьюдесятью годами позже. Вот ведь какие шутки выкидывает порой судьба!

Но вскоре нищета и болезнь снова его настигли. В больнице Мюрже всегда старался устроиться на кровати, стоявшей в углу, где до утра горел ночник: только так он мог работать, потому что не умел писать днем. Врачи считали, что в его болезни виноват кофе, который он поглощал в неимоверных количествах, чтобы не заснуть, но он их не слушал: Анри нуждался в своем "наркотике", который единственный по

могал ему преодолеть трудности, возникавшие в процессе сочинительства.

Увы, в промежутках между приступами ему приходилось покидать свое убежище, и тогда вновь надо было начинать погоню за деньгами. А деньги случались все реже и реже, и положение усугублялось тем, что, заканчивая пролог к "Via Dolorosa" - поэме, так и оставшейся неизданной, но представлявшей собою первую версию "Жизни Богемы", - он в один из субботних дней не явился на работу и из-за этого потерял место.

Произошел окончательный разрыв с отцом: тот больше не желал видеть сына, за которого ему было стыдно перед соседями из-за его вечно просящих каши башмаков и сомнительной чистоты сорочек.

Анри уже подумывал о самоубийстве или - что, было для него ничуть не лучше - о том, чтобы пойти в матросы, но в этот момент в его жизни появился Шанфлери(Шанфлери /1821-1889/ - французский писатель и искусствовед, теоретик реализма), прибывший из Лана с намерением стать писателем и предложивший Мюрже поселиться вместе.

Учитывая полный финансовый крах всего бывшего "Общества любителей воды", возможность получить крышу над головой была для Мюрже огромной удачей, хотя трудно было бы придумать два существа, столь подходящих друг другу, чем они с Шанфлери. Но каждый из них привносил в совместную жизнь то, чего не хватало другому: Шанфлери привлекала радостная свобода богемы, хотя и несколько смущал постоянно маячивший перед ее представителями призрак больницы для бедных, а Мюрже нашел в своем новом друге практичность, которой всегда так недоставало ему самому, и постоянство в работе, абсолютно не свойственное такому слабовольному человеку, каким он был и каким останется до конца своих дней.

Но на такой разнице во взглядах на жизнь прочной дружбы не построишь, и всего через три месяца молодые люди разъехались. Шанфлери влился в группу, члены которой постепенно освобождались от влияния богемы и переходили в разряд "золотой молодежи"; в эту группу входили Жерар де Нерваль(Нерваль, Жерар де /Жерар Лабрюни; 1808-1855/ - французский писатель, предвестник сюрреализма), Готье(Готье Теофиль /1811-1872/ - французский писатель, автор романа "Капитан Фракасс"), де Бовуар... А у друзей Мюрже не было никакой уверенности в будущем, и Шанфлери всех их считал идеалистами с посредственными способностями.

Анри опять остался в одиночестве и был в ужасе от своего положения. Но тут ему снова повезло: он встретил Турнашона, который пустил его к себе жить, предоставил работу за 35 су в день в ежедневной газете "Коммерс" и представил Банвилю(Банвиль, Теодор де /1823-1891/ - французский поэт). Однако и Турнашону не удалось избежать общей участи: он угодил в больницу, и вот Мюрже опять предоставлен самому себе.

К счастью, граф Толстой снова взял его к себе на службу.

Разрыв с Шанфлери был не настолько серьезен, чтобы друзья стали друг другу неприятны: они часто виделись в кафе "Момус", поблизости от Сен-Жермен-ль-Оксерруа, где собирались бывшие "Любители воды" и многие другие художники и поэты. Эта веселая компания буквально оккупировала второй этаж заведения, хозяин которого, так и не сумевший примириться с тем, что вместо поэтической карьеры ему приходится разливать лимонад, относился к богемным посетителям весьма снисходительно.

Положение Мюрже понемногу улучшалось. При помощи бывшего жильца дома на улице Трех Братьев, с которыми они вместе учились в начальной школе, он попадает в "Корсар" - маленькую бульварную газетенку, каких тогда было множество. Общество газетных щелкоперов его немного смущало, но поскольку благодаря своему перу он стал зарабатывать по несколько десятков франков в месяц, то в конце концов приходит к выводу, что журналистика - это не так уж и плохо.

Ему поручили вести рубрику, которая могла стать постоянной, и так 9 марта 1845 года на газетных страницах впервые появились "Сцены из жизни богемы".

Очень застенчивый и всегда погруженный в себя, Мюрже не стал далеко ходить в поисках персонажей: он взял их из числа своих приятелей - завсегдатаев кафе "Момус". Впрочем, он не относился слишком серьезно к этой рубрике, ввел подзаголовок "Проделки в мастерской художника" и из осторожности подписывался не "Henri Murger", a "Henri Mur...er".

В качестве сюжета он попросту использовал мотивы "Via Dolorosa".

За несколько страничек ему заплатили пятнадцать франков.

Его наброски очень понравились читателям "Корсара", правда, к сожалению, довольно немногочисленным.

Другой бы на его месте стал эксплуатировать этот успех, но только не Анри, хотя редактор газеты очень уговаривал его продолжать. Но Мюрже отказался: он воспринимал свои заметки лишь как повод повеселить друзей, описывая их повседневную жизнь, радости и заботы. Особенно много смеялись те, кто узнавал себя в персонажах: Коллин был помесью Трападу с Жаном Баллоном; в Марселе были объединены Шанфлери и Табар; Шонар походил на Шанна. Что до Мюзетты, то это, конечно, была Мариэтта, их общая подружка.

Но можно ли отождествить самого Мюрже с Рудольфом?

Конечно, есть там намеки на бороду и голый череп, но теперь уже никто об этом не помнит, и для большинства читателей Рудольф, а следовательно, и Мюрже - обворожительный молодой человек с длинными светлыми волосами, как носили тогда художники, с чарующей улыбкой и ласковым взором.

В то время как на самом деле... Но предоставим слово современникам. Вот что пишет Рико д'Эрико:

"Он был ужасно уродлив, вульгарен, очень неловок, мал ростом и неопрятен. Надтреснутый голос, лысая голова, длинная каштановая борода, которая казалась крашеной, опухшие веки, глаза без блеска, большие, с выражением кротким и застенчивым, но при этом имеющие одну характерную особенность: они были одновременно прищуренными и выпуклыми... Он вытирал платком эти постоянно слезящиеся глаза, шумно сопел и фыркал, вытягивая губы и приближая таким образом к. ноздрям свои вылинявшие, вечно мокрые усы..."

Простите, дамы... Простите, барышни... Ничего не поделаешь, историческая объективность!

Однако вас должно немного утешить другое свидетельство, которое не только рисует внешний облик, но и раскрывает внутренний мир нашего героя:

"Он был тогда очень молод, но со лба уже начинал лысеть и здоровья был слабого и хрупкого. Мы все его любили, и он любил нас, потому что от природы был ласковым, добрым и привязчивым. Он был с нами откровенен - рассказывал обо всех своих мечтах, обо всех воздушных замках... Сколько раз я жалел, что поблизости нет стенографа! Он вел себя достойно и вежливо, его скромность была настолько естественной и настолько искренней, что было видно: он не знает себе цены. Когда мы подшучивали друг над другом, его розыгрыши были беззлобными, насмешки - изящными и ничуть не обидными. Если он сердился, его гнева хватало не долее чем на секунду, и к нему тут же возвращались его прелестная сердечность, нежность, подобная нежности юной девушки, и совершенно детские простодушие и наивность..."

Из этих двух портретов, на первый взгляд совсем не похожих один на другой, можно извлечь, по крайней мере, одну общую черту: оба автора говорят о застенчивости Мюрже, о его простодушной неловкости.

Понятно, что через его жизнь прошло немного женщин. Должно быть, он не знал, как к ним подступиться, и нужно было, чтобы они сами сделали первый шаг, - либо были очень несчастны.

Совершенно очевидно, что, ко всему прочему, он страдал еще и от полового бессилия - не полного, может быть, но вполне достаточного для того, чтобы постоянно опасаться провала, как в случае с той, кого он называл "Датчанкой". Эта богатая замужняя женщина двадцати пяти лет "со злобной душой и красивая, как английская гравюра", никак не могла простить ему того, что зря вскарабкалась на шестой этаж в его убогую каморку, надеясь отвлечься там от своей слишком сытой жизни и немного "вываляться в грязи"...

И вот наступила весна 1845 года, когда произошло знакомство "Рудольфа" и "Мими".

В то утро стояла прекрасная погода, и друзья решили отправиться на встречу с весной туда, где ее не заслоняют каменные громады, иными словами - за город.

В те благословенные времена пригороды начинались близко и достаточно было пройти всего одно лье (4,444км), чтобы оказаться на природе. В корзине лежала купленная в складчину еда: немного холодного мяса и колбасы: в первой же попавшейся на пути деревне купили хлеба и вина, а вишен нарвали с растущих вдоль дороги деревьев. Они слишком часто голодали, чтобы придавать значение меню, - главное было, что они вместе, что они молоды и могут веселиться и любить друг друга...

Как это обычно бывает, к компании присоединились друзья друзей, и все разбились на парочки, причем девушки возвращались не всегда об руку с тем, с кем вышли в путь...

Компания устроилась в очаровательном тенистом уголке. Повесив свои чепчики на ветки деревьев, девушки уселись на рединготы, услужливо расстеленные их кавалерами, чтобы они не испачкали своих светлых платьев. Шентрёй начал делать наброски; Луизетт старалась помешать Шонару затрубить в охотничий рог, потому что знала: эта его ужасная привычка обычно заканчивается приходом жандармов, а их появление способно испортить самый прекрасный день; Мариэтта пыталась убедить Бонвена, что любит его одного... Они шутили, целовались... На несколько часов ушли в сторонку все заботы...

А Мюрже не мог отвести взгляда от юной особы, которая впервые появилась в их веселой компании. Она пришла с Крампоном, архитектором, с которым жила уже несколько недель. Тот представил девушку собравшимся: ее звали Люсиль.

Ей едва ли было больше двадцати лет, она была хрупкая и застенчивая; похоже было, что жизнь не слишком ее баловала. Бледное личико, обрамленное гладко зачесанными темно-каштановыми волосами, - такое бледное, как бывает у плохо питающихся работниц, дышащих спертым воздухом своих мастерских. И совершенно необыкновенные глаза - глаза цвета незабудок, полные меланхолической нежности. На ней было муслиновое платье в голубой горошек с белым воротничком и манжетками. Талия, до того тонкая, что казалось: ее можно охватить двумя ладонями, была стянута шелковым кушаком, а забавная шляпка - вся из розовых лент, - по дороге защищавшая ее головку от солнца, теперь покачивалась на ветвях орешника. Вдобавок ко всему руки у нее были как у принцессы.

Молчаливая поначалу, она вскоре разговорилась и стала щебетать без умолку, словно опьяненная солнцем и воздухом. В ответ на комплименты своему наряду она горделиво рассказывала, что сама смастерила его - по вечерам при свечах или перед работой, при свете утренней зари... Чувствовалось, что она давно готовилась к этой прогулке как к событию исключительному.

Мюрже, растянувшись на траве с цветком в зубах, не спускал с нее глаз. Он смотрел, как сверкают из-под юбки ее белые чулки, как мелькают ее красно-коричневые с золотистым отливом туфельки, и говорил себе, что жизнь прекрасна.

Он стал расспрашивать о ней Крампона. Тот рассказал, как познакомился с Люсиль; произошло это самым что ни на есть банальным образом. Встретив девушку на улице, он отпустил мимоходом какой-то комплимент, за что был награжден разгневанным взглядом. Правда, потом, когда он принялся извиняться, взгляд девушки смягчился, и состоялось свидание, которое "ни к чему не привело". Однако три дня спустя, когда Люсиль потеряла ключ от своей комнатки под самой крышей, ей волей-неволей пришлось остаться у архитектора.

Вот вам и начало "Богемы" Пуччини - с той лишь разницей, что пока еще не у "Рудольфа" задержалась "Мими".

Но до этого уже было недалеко: их пальцы встретились, когда они собирали ягоды, а на обратном пути Мюрже уже поддерживал под руку Люсиль, которая теребила другой рукой завязки розовой шляпки.

Кто же она была такая? Дочь торговца требухой Луве, она в шестнадцать лет вышла замуж за сапожника Франсуа Польгера. Но когда при ней кто-нибудь вспоминал об этом браке, она замыкалась в себе и умолкала, поэтому, хотя никто ничего и не знал о причинах ее разрыва с мужем, можно было догадаться, что воспоминания об этом причиняют ей боль. К моменту встречи с Мюрже она жила на улице Фобур-Сен-Дени и занималась изготовлением цветов и листьев. Несмотря на кажущуюся поэтичность этой профессии, работа была очень тяжелой: чтобы придать гибкость кусочкам ткани, из которых делались лепестки, их надо было "прокатать", то есть отформовать на специальном аппарате с каучуковой болванкой. При этом "каждое движение рукоятки сопровождалось толчком в грудь, куда упирался инструмент". Понятно, что толчки эти были не только очень болезненными, но и вредными для здоровья. Люсиль была бледна именно по этой причине: ее уже пожирал туберкулез, и, несмотря на свою молодость, она уже не раз успела побывать в больнице. Но все-таки ей надо было зарабатывать себе на жизнь, потому что сделать это за нее было некому, - к счастью, искусственные цветы были тогда в моде, так что работы, хоть и плохо оплачиваемой, хватало.

Романы? Скорее - поиски нежности без надежды на будущее. Люсиль была не из тех, кто ищет в мужчине денежный мешок и обращает свою любовь в звонкую монету. Она была настоящей гризеткой с типичными для этих девушек бескорыстием и непосредственностью и столь же типичной неуверенностью в завтрашнем дне.

В ней Анри снова увидел Мари, которую в действительности никогда не переставал любить. Он заботился о молодой девушке, как только мог, и несмотря на всю его физическую непривлекательность, она начинала любить его.

Эта зарождающаяся любовь и желание сделать жизнь Люсиль хоть сколько-нибудь радостнее и удобнее вызывали у Мюрже стремление зарабатывать как можно больше денег: он писал стихи и прозу - в "Артист", он вел театральную и художественную хронику в "Монитёр де ла Мод", несколько смущая читателей своим пристрастием к романтикам... К сожалению, в этом последнем журнале принято было платить авторам как можно меньше, а еще лучше - не платить вовсе, так что Мюрже, лишенный особых амбиций, был очень счастлив, что снова работает у графа Толстого... Однако, несмотря на все это, его преследовала свора кредиторов, один из которых угрожал наложить арест на его жалованье в газете.

Люсиль переехала к нему, они жили теперь в гостинице "Мерсиоль", находившейся в доме © 5 по улице Каннетт.

На этом ветхом полуразрушенном здании следовало бы повесить мемориальную доску, и, наверное, не один прохожий замечтался бы у надписи: "Здесь любили друг друга Рудольф и Мими".

Подталкиваемый настоятельными просьбами редактора "Корсара", который чувствовал, что эти заметки будут иметь успех, Мюрже снова взялся за "Сцены из жизни богемы". 6 марта 1846 года, год спустя после первой, была опубликована вторая глава романа с продолжением. Подобно водяному знаку на бумаге, в этой главе уже проступает образ Люсиль: здесь говорится о мимолетном романе с маленькой работницей, которая живет на улице Фобур-Сен-Дени. Правда, ее зовут еще не Мими, а Луизой.

И только в третьей главе, вышедшей в свет 9 июля 1846 года, появилась наконец настоящая героиня. Модель находилась перед глазами у автора, - модель в смысле физическом, но не в моральном. И трудно простить ему, что он преобразил существо, преданное ему, как собака, в "одну из тех перелетных пташек, которые по воле фантазии, а чаще из нужды, всего на день, а точнее - на ночь свивают себе гнездышки под крышами Латинского квартала; впрочем, они охотно задержатся у вас еще на пару дней, если такова будет их прихоть или если вы сумеете удержать их парой цветных ленточек..."

Правда, мужчины не любят играть роли злодеев - они скорее станут утверждать, что "делают из своего сердца подушечку, куда женские пальцы впиваются, как булавки", чем признают истину.

В оправдание Анри надо сказать, что у героини, названной Мими, было в реальной жизни два, если не три прототипа. Безусловно, главной вдохновительницей Мюрже стала Люсиль, но в Мими чувствуются и воспоминания о Мари, ей свойственна и беззаботность Мариэтты. Эта последняя, которую, как полагал автор, он "заточил" в Мюзетте, вырвалась на волю и подчинила себе главную героиню, и было немного похоже, будто она стала для писателя наваждением. Скорее всего, так оно и было: на редкость живая, капризная, легкомысленная, весело торгующая своими ласками, Мариэтта представляла собою именно тот тип девиц, каких никогда не будет в жизни того, кого прозвали "лысой незабудкой".

Говорят, он всегда любил только тех женщин, которые ему не принадлежали. Что касается Мариэтты, то тут ему некого было упрекнуть, кроме себя самого: ведь она спала со всеми его приятелями и его тоже вряд ли бы отвергла. Однако, несмотря на желание, которое она в нем вызывала, он никогда не просил об этом. Застенчивость Анри порождалась неуверенностью в себе, и чем более доступна была женщина, тем труднее ему было решиться на поступок, за который никто бы его не упрекнул.

К счастью, преимущество писательского ремесла заключается в возможности преобразовывать действительность в соответствии со своими фантазиями, - вот почему Рудольф красив, вот почему он любит Мими, непост

оянную, как Мариэтта...

Но если два главных героя отличаются от своих жизненных прототипов, то все остальное в книге просто списано с натуры. Источником вдохновения для Мюрже служила повседневная жизнь его товарищей, и он практически ничего не придумал, кроме поведения Мими. Возможно, именно поэтому и сейчас - спустя полтора столетия - герои его остаются такими забавными и живыми, такими близкими нам. В этом произведении, главная тема которого - бедность, нет ни горечи, ни досады. Герои веселятся и дурачатся, ключом бьет фантазия, выдумка, а главное - молодость.

Мюрже упрекали в том, что он "устроил себе кормушку из собственных чувств"; что он "по мере надобности отрезает от своей жизни куски, как отрезают ломти паштета..." Критики забывали, что любовные сцены - лишь узор на ткани этого произведения, истинная героиня которого - богема. И было бы очень жаль, если бы до наших времен не дошло это живое свидетельство, этот отсвет определенной формы существования, кажущийся таким точным.

Конечно, в сущности, с тех пор не так уж много изменилось: и сейчас художники, поэты и артисты сталкиваются в начале своего пути с такими же трудностями, - но, кажется, переживают их не так весело, не так беззаботно. Правда, материальные условия нынче не те, что были, и нехватка денег теперь означает потерю комфорта, с которой трудно мириться: куда сложнее и куда дороже восстановить отключенное электричество, чем купить новую свечку... Как бы то ни было, а рецепт веселья, которое было своеобразной формой мужества, кажется, утерян - и утерян навсегда.

Однако надо признать, что, как ни веселись, в жизни представителей богемы нередко случались вечера, когда в животе урчало от голода. Может быть, именно в такие вечера были написаны сцены роскошных обедов и ужинов, которыми пестрит книга Мюрже? Ведь вообразить пирушку - это неплохой способ обмануть голод!

Но мог ли Мюрже обречь Люсиль на ту жизнь, с которой сам готов был примириться? Конечно же нет...

Она такая хрупкая и болезненная... Она нуждается в мясе и хорошем вине... Реакция Анри была вполне по-человечески объяснима: в конце концов он стал сердиться на нее за то, что не в состоянии был обеспечить ее всем необходимым, - а что он мог со своими ста франками в месяц?..

А она... Она ничего не просила: ей нужна была только его нежность, его присутствие.

Они все хуже понимали друг друга, и это приводило к мучительным сценам, повторявшимся все чаще и чаще. Чтобы молодой женщине не пришлось пережить вместе с ним еще один день без хлеба и без огня в очаге, он отсылает ее прочь, потом снова зовет:

"О, малютка Мими, радость моего дома, неужели вы покинули меня, неужели я сам прогнал вас и больше никогда не увижу? О, Господи!.."

Люсиль возвращается, потому что она только этого и ждала, и на несколько дней в комнатушке опять воцаряется радость... Снова веселая компания, снова смех... Когда один из друзей случайно получил какую-то сумму, он тут же тратил ее на всех; к ним возвращался оптимизм, и Люсиль оживала: ведь теперь хоть несколько дней можно было не бояться, что ее отошлют восвояси...

Искренняя привязанность к Мюрже соединялась в ней с восхищением его друзьями. В глазах этой скромной работницы обитатели улицы Каннетт и им подобные были людьми особенными, они существовали в странном и таинственном мире. У них не было постоянной работы, и они не искали ее; они допоздна валялись в постели, а ложились спать тогда, когда нормальные люди отправлялись на службу; они смеялись над самыми серьезными вещами, они писали статьи в газеты и были знакомы с разными знаменитостями. Она не очень хорошо их понимала, но быть принятой в эту компанию считала для себя честью.

Кроме того, она очень гордилась своим возлюбленным: ведь однажды, когда они вдвоем гуляли по Люксембургскому саду, с ним поздоровался сам Виктор Гюго - царь и бог их поколения!

Но растущая известность, ограничивавшаяся пока кругом читателей "Корсара" да немногими знатоками, все не приносила Мюрже богатства, и после множества ссор, переходивших в примирения, и примирений, заканчивавшихся новыми ссорами, произошло неизбежное: Люсиль окончательно покинула отель "Мерсиоль", возвратилась на улицу Фобур-Сен-Дени и снова занялась изготовлением цветов.

Может быть, тогда Мюрже и написал:

У меня не осталось ни гроша, моя дорогая, и Кодекс законов

В подобных случаях предписывает забвение,

И без слез - как устаревшую моду -

Ты скоро забудешь меня, правда, Мими?

И все же, знаешь, у нас были, моя дорогая,

Не считая ночей, счастливые дни,

Они длились недолго, но - что поделаешь?

Все лучшее в жизни так быстро кончается...

И последнюю строфу, которой нет в книге, но которая была опубликована в "Корсаре":

Да исполнится воля Господня,

И мы опустим занавес над нашей любовью...

И, не мешкая, ты уйдешь, Минетт, а,

Чтобы поднять его над новой любовью...

Здесь лжива не только третья строка: в действительности не было никакого виконта Поля, который якобы содержал Мими, - этот персонаж был выдуман Мюрже в свое оправдание. Существовала лишь бедная работница, которая вернулась к своему тяжелому труду, в убогую комнатушку; существовал, быть может, даже ее муж - раскаявшийся или равнодушный. Снова аппарат для "прокатывания" лепестков, который давил на грудь, снова долгие часы за работой, но теперь еще - ностальгия по жизни богемы.

А Анри опять переехал. Теперь он обосновался в доме No.78 по улице Мазарини, в маленькой, бедно обставленной комнате. Там стояли единственный продавленный стул и узкая кровать с продавленным матрасом, висело засиженное мухами зеркало в выщербленной раме. Мюрже плохо ладил с домовладельцем, потому лишь, что весьма нерегулярно вносил арендную плату. Он все никак не мог вылезти из нищеты, хотя "Сцены из жизни богемы" печатались теперь регулярно, - ведь публикация всего романа с продолжениями принесла ему в сумме всего лишь семьсот франков!

К тому же он был очень одинок: хозяин дома, где он теперь жил, грозился немедленно выставить его за дверь, если он кого-нибудь приведет к себе - все равно, мужчину или женщину. Для Анри, привыкшего к обществу веселых друзей, этот запрет был особенно мучительным.

Но почему же он уехал с улицы Каннетт? Бежал ли он от воспоминаний о Мими или завидовал друзьям, для которых любовь была не так сложна и не так мучительна? А может быть, между ними произошло что-то вроде раскола: ведь его упрекали в том, что он не забыл принципы "Общества любителей воды" и продал свой талант за несколько пистолей... Или, возможно, им руководил инстинкт, который гонит больное животное подальше от себе подобных и заставляет скрываться в глубине своей берлоги в ожидании выздоровления?

Здоровье его не улучшилось: к мучившей его пурпуре, которая плохо поддавалась лечению, добавился еще и сифилис. Наверняка он снова побывал в больнице Сен-Луи, у которой по сравнению с его каморкой было большое преимущество: там кормили...

Как бы там ни было, но он находился в полной моральной изоляции в тот зимний вечер 1848 года, когда Люсиль постучалась в его дверь. Точнее сказать, это была лишь тень прежней Люсиль: нищета и чахотка хорошо над ней потрудились. Ее жалкое платьишко было все заляпано грязью, потому что она долго бродила по улицам, прежде чем решилась подняться: очень уж она боялась застать Мюрже с женщиной. Тот, взволнованный, раскрыл ей объятия, и она бросилась к нему на грудь.

Она вся горела, и он отнес ее на кровать - это было нетрудно, ведь она уже почти ничего не весила.

Прерывающимся голосом она рассказала ему, как ее выгнали из комнаты, за которую она больше не могла платить. Все, о чем она просила, - позволения немного согреться, остаться у него хоть на одну ночь. А потом она опять уйдет... куда, зачем - там будет видно...

Анри колебался, он слишком хорошо знал, что консьерж непременно нажалуется на него владельцу дома, - а как ему прикажете поступать по отношению к жильцу, который не дает чаевых? Ведь этот самый консьерж видел, как вошла Люсиль. Он, должно быть, задумался, к кому она идет. Он сейчас явится... Он уже идет... Слышны его шаги на лестнице... Вот он стучит в дверь!

Но все-таки чудеса иногда случаются: если этот достопочтенный привратник и явился побеспокоить Мюрже, то вовсе не для того, чтобы напомнить Анри об известном ему запрете и прогнать молодую женщину, нет, он принес письмо от господина де Виньи. Тот писал, что ему поручено передать поэту сумму в 500 франков в качестве помощи вспомоществования: любовь и удача возвратились вместе.

Столь щедрый дар произвел на консьержа такое впечатление, что он даже притворился, будто не замечает присутствия Люсиль.

Однако, когда у тебя полно долгов, пятьсот франков тают едва ли не быстрее, чем снег под солнцем.

К обычным заботам Мюрже снова добавилось беспокойство о здоровье Люсиль: отвратительная погода, промерзшая комната, нехватка продуктов - все это было для нее губительным. Она не жаловалась, но с каждым днем кашляла все сильнее, все больше худела, и лихорадка уже не оставляла ее.

Одно слово, которое они не решались произнести вслух, занимало все мысли любовников: больница. Только там несчастной могли оказать необходимую ей помощь, только там она смогла бы регулярно питаться. Мюрже не осмеливался первым заговорить об этом, боясь, что девушке покажется - он хочет от нее отделаться; а она... она хотела насколько только можно продлить свои последние, как она понимала, дни - дни жизни и счастья...

Сотрудники Мюрже по "Корсару" были удивлены и обеспокоены озабоченным видом коллеги. Они расспросили его, и он все им рассказал. И тут оказалось, что брат одного из журналистов, Шарля Тубена, работает в больнице Питье. Когда Эжену Тубену рассказали, как обстоят дела, он пообещал устроить туда Люсиль. Но это оказалось не так уж просто. Не нужны были долгие обследования, чтобы понять - больная безнадежна; а больница - не благотворительное учреждение, чтобы предоставлять места умирающим, когда и обычным пациентам коек не хватает...

К счастью, Эжен был на хорошем счету, и заведующий больницей, доктор Клеман, желая сделать ему одолжение, подписал направление на госпитализацию.

Молодой врач поспешил на улицу Мазарини, чтобы обрадовать Мюрже. Того не оказалось дома, и дверь открыла Люсиль. Тубен придумал какой-то предлог для объяснения своего визита, пообещав зайти еще - но девушка отлично поняла, что могло послужить единственной причиной его прихода. И раз уж он не решался об этом заговорить, она взяла самое трудное на себя: очень спокойно заявила, что сама хочет лечь в больницу, зная, как тяжело с ней Анри и какие жертвы он приносит ради нее.

Она протянула руку за направлением. Взволнованный и растроганный Эжен передал ей бумагу, сказав несколько утешительных фраз: одобрил ее решимость, похвалил за то, как разумно она поступает, что-то бормотал о выздоровлении, о возвращении домой, о светлом будущем... Люсиль благодарила его с легкой иронической улыбкой.

Назавтра, 6 марта, она покинула улицу Мазарини. Мюрже плакал, а она шутила, чтобы ему было не так тяжело...

Прошло два года - почти день в день - со времени выхода первой части "Сцен из жизни богемы", прошел год - день в день - с момента публикации второй их части. Люсиль не сомневалась в том, что ее образ проживет куда дольше, чем она сама: для нее все заканчивалось сегодня. Встретит ли она хотя бы годовщину той весны, когда впервые их руки соприкоснулись, срывая спелые плоды?

Как коротка пора вишен...

В больнице Питье она заняла койку No. 8 в палате Святого Карла.

Она была послушной, спокойной, безропотно покорявшейся неизбежному пациенткой. Она оживлялась только в приемные часы. Задолго до того, как начинали пускать посетителей, она причесывалась, разглаживала свою рубашку, поправляла простыни... И начиналось долгое - и всегда тщетное - ожидание.

Потому что Мюрже к ней не приходил.

Лишь однажды он переступил порог палаты, где лежала больная, и в тот вечер температура у нее снизилась и ночь прошла спокойно. Но больше он уже не повторил этого поступка.

Соседок по палате трогали эти тщетные надежды. Несмотря на сопротивление Люсиль, они рассказали обо всем Эжену, поскольку знали, что тот очень ею интересуется, а Эжен передал брату, который, встретив Анри в редакции "Корсара", осыпал его упреками.

Тот принялся оправдываться: у него совершенно нет денег и ему стыдно являться в больницу с пустыми руками, не имея возможности купить больной подруге даже грошового букетика... Но пусть она немного потерпит: в рощице поблизости от улицы Вожирар он знает место среди кустарников, где вот-вот распустятся фиалки. Тогда он отнесет Люсиль эти цветы.

Тубен не стал скрывать, что молодая женщина находится в чрезвычайно тяжелом состоянии и что один его приход может оказать благотворное действие. Но ничто не могло поколебать апатии Анри.

Непонятно, чем могло быть вызвано подобное чудовищное безразличие. Страхом, что он не сможет скрыть от умирающей своего горя?.. Боязнью самого запаха больницы, где, как он хорошо знал, ему тоже предстоит умереть?.. Или, может быть, он просто не хотел видеть, во что болезнь превратила его любимую... Впрочем, в этом случае ничто не может служить ему оправданием.

Так прошел месяц.

Однажды вечером, когда Мюрже сидел в кафе "Ротонда", туда ворвался совершенно запыхавшийся Эжен. Явившись, как обычно, в Питье, он узнал от одной из монашек о смерти Люсиль и, не теряя времени на выяснение подробностей, тотчас же кинулся известить об этом Анри. Молодой врач был уверен, что тот поспешит в больницу, чтобы в последний раз увидеть свою Мими. Но Мюрже, услышав трагическую весть, поднялся, отошел к окну, всплакнул там и вышел, не сказав ни слова. В больницу он так и не поехал.

Он упустил свой последний шанс, потому что назавтра, во время обхода, Эжен услышал, как кто-то его зовет. Это оказалась Люсиль. Ложное известие о ее кончине было результатом зловещей ошибки, но выглядела она немногим лучше мертвой.

Задыхаясь, она попросила Эжена, чтобы тот умолил Анри прийти поцеловать ее, пока она еще жива. Эту женщину, которая давно уже стояла на пороге могилы, держала в жизни единственная надежда: еще хоть один раз увидеть того, кого она так долго любила.

Но и теперь Мюрже по-прежнему оттягивал свой визит - последнюю радость, которую мог ей подарить. Быть может, ему нужно было время на то, чтобы нарвать фиалок той заповедной рощице...

Во всяком случае, когда назавтра он наконец явился в больницу, ему сказали, что Люсиль умерла еще утром.

Может быть, он попросил разрешения поклониться ее останкам... По крайней мере, нам хочется на это надеяться. Впрочем, у него все равно ничего бы не вышло: как все покойники, не имевшие при жизни ни денег, ни семьи, Люсиль была уже отправлена в морг. Анри назвали день и час, когда тело опустят в общую могилу, но он не явился и на погребение, и "Мими" ушла, не согретая дружеским теплом, без последнего "прости" своего "Рудольфа".

А он в этот момент, сидя один в своей комнате, может быть, повторял фразу, которую в "Муфте Франсины" ("Le Manchon de Francine") вложил в уста Жака, стоящего у открытой могилы своей любовницы:

О, моя молодость, это тебя хоронят...

Если он и плакал, то плакал над самим собой. Преданная любовь Люсиль заслуживала лучшего, чем этот постыдный эгоизм.

Единственным надгробным памятником, которого удостоилась несчастная девушка, стала запись на странице из "Книги регистрации умерших больницы Питье", датированная 9 апреля 1848 года:

"Люсиль Луве, возраст - около 24 лет, цветочница, родилась в Париже, проживала в доме © 58 по улице Фобур-Сен-Дени. Поступила 6 марта 1848 года. Туберкулез".

А у Мюрже впереди был успех пьесы, написанной Баррьером по "Сценам из жизни богемы", известность, почти богатство - во всяком случае, вполне приличный доход. Потом будет дом Марлотта и последняя "Мими" - Анаис. Но болезнь шла за ним по пятам, и, как он всегда предвидел, Анри умрет в больнице, и смерть его будет мучительной: он станет гнить заживо, пожираемый гангреной. Но до этого дня - 28 января 1861 года - пройдут еще долгие годы, в течение которых те, кто служил прототипами героев "Богемы" состарятся, станут знаменитыми или остепенятся. Идя за его гробом, они посмеивались про себя над тем, что один из них удостоился столь официозных похорон: ведь здесь был не только весь парижский "бомонд", но и представители двух министров! Интересно, что "Фигаро" впервые опубликовала тогда на своих страницах список лиц, присутствовавших на похоронах: это была дань уважения к известному писателю со стороны редактора газеты Вильмессана.

Какая-то женщина под вуалеткой, пришедшая последней, бросила на могилу маленький букетик фиалок, который до тех пор держала в руке. Говорили, что это была Мариэтта, принесшая тому, кому никогда не принадлежала, посмертное "прости" от Мюзетты.

Отсутствовала только легкая тень, имя которой - Люсиль - было всеми уже давно позабыто.

Меня зовут Мими,

А почему? Не знаю