Ангелина Степанова

Биография

Однажды Ангелина Иосифовна Степанова заметила: "Я свою биографию ни на какую другую не променяю". Выдающаяся актриса оказалась последней из больших актеров старого, давно уже не существующего Художественного театра...

Степанова Ангелина Иосифовна

Актриса.

Родилась в Москве.

1924 - актриса МХАТа.

1952 - лауреат Государственной премии СССР.

1960 - Народная артистка СССР.

1975 - Герой Социалистического Труда.

1977 - лауреат Государственной премии СССР.

1994 - уход из МХАТа.

Лучшие роли - Ирина ("Три сестры"), Бэтси ("Анна Каренина"), королева Елизавета ("Мария Стюарт"), Патрик Кемпбелл ("Милый лжец").

Снималась в фильмах "Война и мир", "Двадцать дней без войны", "Объяснение в любви".

Степанова пришла в театр в сезоне 1924-1925 года. Ее приход совпал с обновлением репертуара: в старые спектакли вводились новые исполнители. Станиславский шутил, что труппа состоит из "дедов" и "внуков". Разница между ними составляла тридцать лет. В первый раз она вышла на знаменитую сцену в сентябре 1924 года в "Царе Федоре Иоанновиче" А. Толстого в роли княжны Мстиславской.

Спектакль был памятный. Качалов первый раз в Москве играл роль царя Федора, а Станиславский - князя Ивана Шуйского. Роль молоденькой боярышни совсем не подходила актрисе, склонной, как показали школьные годы, к острой характерности, тем более что от нее требовалось повторять рисунок предшественниц. Но, несмотря на волнение, чужой рисунок, репетиции со Станиславским принесли свои плоды. На старой фотографии красивое нежное лицо в кокошнике, глаза приняли скорбное выражение и глядят с детской доверчивостью, тоненькие руки сжимают узорчатый платок...

Ангелина Иосифовна Степанова ушла из МХАТа в 1994 году. Она заболела, потом оправилась, но из театра твердо решила уйти. Новых ролей не было, старые спектакли, в которых она была занята, одряхлели. "Тартюф", поставленный Анатолием Эфросом, когда-то веселый и роскошно костюмированный (она играла госпожу Пернель), развалился, хотя она по-прежнему доставляла наслаждение зрителям чистотой слова. В "Серебряной свадьбе" Мишарина роль у нее была крохотная. На первых спектаклях "Московского хора" Петрушевской она замечательно сыграла героиню по имени Лика - жестко, с новым острым ощущением психологической правды, но после болезни играть Лику было уже тяжело. "В театре мне стало неинтересно", - заметила Степанова и подала заявление об уходе. Остаться ее никто особо не уговаривал. МХАТ остался без своей выдающейся актрисы.

Во МХАТе было прожито почти семьдесят лет. Как и большинство актеров второго поколения, она выросла в особой, мхатовской атмосфере. Воздух, которым она дышала, был насыщен общением с Немировичем-Данченко, Книппер-Чеховой, Качаловым, Вишневским, Лужским, Марковым. Станиславский был ее богом.

Театр забирал в ее жизни все. Она жила в состоянии тайного напряжения перед спектаклем, перед репетицией, которое разрешалось только на сцене или в репетиционном зале. Все желания вытеснялись, если впереди был спектакль или репетиция, все отбрасывалось в сторону, если это нужно было театру Судьба подарила Степановой МХАТ его лучших лет и привела во мхатовский порядок строй ее жизни раз и навсегда.

"Блистательная и драматичная личная жизнь этой актрисы могла бы дать материал и романисту, и историку". Так написала об Ангелине Степановой знаток истории Художественного театра Инна Соловьева. 90-летие было отмечено в театре скромно и очень красиво. Было много цветов, заполнивших небольшую трехкомнатную квартиру. Ангелина Иосифовна попросила отвезти цветы на Новодевичье кладбище - на могилы Александра Фадеева и мхатовцев.

С Фадеевым было прожито почти двадцать лет. Когда начали появляться статьи о писателе - а его стало принято изничтожать, - критики в угоду неписаным правилам нынешнего времени обязательно упоминали, что брак Степановой и Фадеева, поначалу радостный и красивый, с годами становился несчастливым для обоих. Доказат

ельства не приводились - только слухи, сплетни, пересуды. Ангелина Иосифовна была не из тех людей, кому можно было задавать вопросы о личной жизни, да никто и не смел заговаривать с ней об этом. Письма Фадеева к Степановой находились в ее личном архиве, в ЦГАЛИ она сдала только небольшую их часть. А находившиеся у нее дома письма - были неприкосновенны. "Они не очень интересны, это семейные письма, - отмахивалась она, когда к ней приставали с вопросами. - Они принадлежат Мише". Миша - Михаил Александрович Фадеев - ее любимый сын. Старшего, Шуру, она потеряла. Он был первенец, родился в декабре 1936 года, еще до того, как Фадеев вошел в ее жизнь.

Тогда, казалось, все сулило вечную весну. Имя ее особенно прошумело после "Анны Карениной". Бетси Тверская принесла ей встречу с Фадеевым в Париже на гастролях МХАТа в августе 1937 года и будущее - будущее большой актрисы. "Анна Каренина" изменила ее положение в труппе, в театральном мире, изменила личную жизнь...

Однако жизнь не бывает одинаково ровной. Ее личные дела складывались порой очень драматично... Она жила, зная, что всякое раздвоение грозит ее актерской судьбе. И потому не позволяла себе такого никогда. Но смерть Шуры она перенесла трагически. Ее лицо стало черным. Она начала курить и долгими часами молча сидела за столом, глядя перед собой. Шура, пьющий, безалаберный, непутевый, любимец женщин, много раз женатый, когда-то сказочно красивый, широкий, добрый человек, последние годы живший за городом с женой Надей (внучкой Сталина) и бесчисленным количеством собак, мать обожал. Миша умолил ее не приходить на похороны. Умный и тонкий человек, хорошо знающий все черты ее характера, он боялся, что она этого не выдержит. Друг сына, литератор Саша Нилин, написал небольшой некролог в его память. Там были слова, которые показались ей необыкновенно точными, и Ангелина Иосифовна не расставалась с этим недолгим текстом. Все это осталось в ней - детство Шуры, его юность, проведенная в Переделкине на огромной фадеевской даче, той самой, где он застрелился, когда ее не было рядом.

В мае 1956 года МХАТ был на гастролях в Югославии. Еще играли знаменитые "Три сестры": Еланская - Ольга, Тарасова - Маша, Степанова - Ирина. После спектакля ее посадили в машину и увезли в Будапешт. Сказали, что Фадеев тяжело заболел. Прямых рейсов на Москву тогда не было, надо было добираться через Венгрию. В Будапешт приехали около четырех утра. В советском посольстве никто не спал - ждали Степанову Ее встретили, отвезли в отель передохнуть. Самолет на Москву - через Киев - улетал около девяти утра. Степанова лежала в номере и мучительно старалась понять, что произошло. Стоянка в Киеве длилась около сорока минут. Все ринулись покупать газеты. У Степановой не было ни копейки - только несколько югославских динаров. Она попросила стюардессу одолжить монетку и пошла за газетами. В "Правде" на третьей полосе увидела портрет Александра Александровича в траурной рамке...

В Москву она так и прилетела с газетой в руках. Встречающие молчали. В тот же день она получила письмо от Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой: "Дорогая Лина! Обнимаю тебя, всеми мыслями и всем сердцем с тобой... Что сказать тебе? Надо перенести и это все со всем твоим мужеством, со всей твоей жизненной силой. Целую крепко, твоя Ольга Леонардовна. Если захочется повидаться, позвони мне. Прости мои каракули". У гроба она стояла рядом с Шуриком и Ольгой Андровской, знаменитой актрисой, своей самой близкой подругой. В день смерти Фадеева, 13 мая, она никогда не подходила к телефону. Кто мог проникнуть в тайну чужой жизни, в чужую душу? То, что писали о ней и о Фадееве, она не читала, это все ее мало занимало. В последние годы жизни она вообще редко общалась с людьми, на улицу по

ти не выходила, пустых разговоров не вела, телефонную трубку брала лишь в определенные часы, их знали только самые близкие ей люди. Каким-то таинственным образом Ангелина Иосифовна сохранила и свое женское очарование, и трезвый ум, и даже жизненную энергию.

Она прекрасно понимала, что время изменилось, что нынешний театр не имеет никакого отношения к Великому театру, в котором она прожила жизнь и где ей самой вместе с театром пришлось познать и перенести многое. Сколько бы она ни говорила о том, "что с театром все кончено", но судьба МХАТа волновала ее - ведь она оказалась последней из игравших на сцене со Станиславским...

В доме Ангелины Иосифовны сохранился размеренный уклад, покойный и интеллигентный дух, свойственный старым русским актрисам. Входя в ее уютную квартиру, сразу понимаешь, что здесь жила не "звезда", не "дива", а именно Актриса, человек истинного вкуса и подлинной культуры. Только фотография из спектакля "Сладкоголосая птица юности" напоминает о ее сценических триумфах. В небольшом кабинете, обставленном мебелью из карельской березы, висит знаменитый портрет Станиславского кисти Андреева. А в спальне на одной стене - большая фотография Фадеева, на другой - фотография семьи в ее счастливые времена: маленький Миша, Шурик, Ангелина Иосифовна и Александр Александрович.

Время нынешнее как будто удалилось, осталось за окном, а в квартире жила со своим прошлым, со своими мыслями умный и очень талантливый человек, слабеющий от неизбежного "бега времени". Библиографической редкостью стала ее переписка с Николаем Эрдманом, опубликованная несколько лет назад. Об Эрдмане она могла говорить много и интересно. О Фадееве почти всегда молчала - эта ее боль так и не прошла. Потому если были в доме цветы, то наутро их относили на его могилу; потому если выходила книга или статья, где о нем дурно написано, их от нее скрывали...

Бездельничать она не могла. То записала на радио стихи Пушкина, то стала готовиться к записи Блока. Раньше с ее талантом прежде всего была связана драматическая острота, в конце жизни - лирическая тема. Когда ее спросили, была ли она счастлива с Эрдманом, она ответила: "Я была очень счастлива. Но если вы спросите меня, была ли я несчастна эти семь лет, я бы ответила: "Да, была несчастлива". "Все миновало, молодость прошла! Твое лицо в его простой оправе своей рукой убрал я со стола", - прочла она блоковские строчки.

Было бы неправдой сводить последние годы жизни Степановой к ее прошлому, хотя богатство памяти - само по себе драгоценное состояние. Во МХАТ она теперь ездила редко, только к парикмахеру, привести себя в порядок. Тогда в комнатку набегали актеры, помощники режиссеров, сотрудники дирекции, и она расспрашивала их: что, как, какие спектакли имеют успех? Она не могла забыть годы, когда по дороге на репетицию любила наблюдать, как по утрам у касс в проезде Художественного театра выстраивались длинные-длинные очереди за билетами. Но помнила и пятидесятые годы, когда сборы упали, зритель не шел во МХАТ. Слухи о том, что в театре стали поговаривать об уходе Ефремова, очень взволновали ее. Фамилии тех, кто может прийти на смену, которые ей называли, не успокаивали. "Если Ефремов уйдет, надо менять название. Это уже совсем не МХАТ будет. У меня к Олегу много претензий, но он очень крупный человек, и он художник, а все эти... только актеры", - и она презрительно усмехнулась.

"Давно это уже не мой театр, но МХАТ все равно во мне, - призналась как-то вдруг она. И сразу сменила тему разговора: - Сегодня много агрессии в людях. Люди с нечистой совестью обычно резко агрессивны. А у тех, у кого есть сознание своей правоты, нет ни привычки, ни желания защищать себя...". И снова погрузилась в себя.

"Персона" No1, 2000