Андрей Звягинцев

Победитель Венецианского кинофестиваля А. Звягинцев: «Искусство — не Дом быта»

ЗА ПЕРВЫЕ две недели проката фильм «Возвращение» режиссера Андрея ЗВЯГИНЦЕВА собрал 260 тыс. долл. (при скромном бюджете в 450 тыс. долл.). Звягинцева называют феноменом. В 38 лет он снимает свой первый полнометражный фильм, и его «Возвращение» получает сразу двух «Золотых львов» на Венецианском кинофестивале, закупается для проката в разные страны мира и выдвигается на «Оскара» как лучшая российская лента года.

ЗА ПЕРВЫЕ две недели проката фильм «Возвращение» режиссера Андрея ЗВЯГИНЦЕВА собрал 260 тыс. долл. (при скромном бюджете в 450 тыс. долл.). Звягинцева называют феноменом. В 38 лет он снимает свой первый полнометражный фильм, и его «Возвращение» получает сразу двух «Золотых львов» на Венецианском кинофестивале, закупается для проката в 32 страны мира и выдвигается на «Оскара» как лучшая российская лента года. А президент Путин приглашает Звягинцева на дачу в Ново-Огарево для личной беседы.

Мы встретились с режиссером сразу после российской премьеры его фильма.

— СКАЖИТЕ, вы сами-то как чувствуете — действительно сняли шедевр?

— Не знаю, если честно. Я такой вопрос себе не задавал. Мы просто работали. Но если ты несколько месяцев тратишь на то, чтобы выстроить каждый эпизод, если ты высоко ставишь планку, то можно позволить себе предполагать, что ты снимаешь если не шедевр, то уж, по крайней мере, событие.

У меня была возможность пройти где-то посередине: выдать очень добротный продукт. А я хотел сделать серьезное кино.

«Нас оболванили»

— ВИДИМО, поэтому наши прокатчики заранее вынесли «Возвращению» вердикт — непрокатный. То есть неинтересный зрителю. И это при том, что российская публика всегда считалась очень чуткой. Прокатчики ошибаются или с нашим зрителем что-то случилось?

— Понимаете, на самом деле никто не знает, какое кино хочет смотреть зритель. Мне очень понравилось высказывание одного довольно крупного французского продюсера. По его мнению, те люди, кто определяет политику кинопроката, на самом деле тычут пальцем в небо. Когда человек ложится спать, он не знает, какой сон ему приснится. Он его просто смотрит. То же самое происходит со зрителем. Народ идет в зрительный зал за тем, чтобы увидеть сон.

Ведь зритель, который ходил в «Иллюзион» и Музей кино, аплодировал Антониони и Феллини, не мог так сразу оболваниться. Но он вдруг в одночасье, когда появились эти мультиплексы, куда-то сгинул. Куда он сгинул? Не знаю. Может быть, он не видит достойных фильмов, потому что их просто не закупают? На нашем рынке это только 5% — остальное отдано «Халкам» и прочим «выдающимся джентльменам». Наш министр культуры замечательно сказал в своей передаче, что вовсе не спрос определяет предложение, а напротив — предложение формирует спрос. Тогда у меня вопрос к министру культуры: он что-нибудь делает с нашим предложением зрителю?

В Книге Иова есть слова «Земля отдана во власть нечестивцев». Люди, располагающие сегодня властью — в частности, в кинотеатрах, — в некотором смысле поступают нечестиво по отношению к зрителям, навязывая им свой выбор.

— Но, видимо, дело не только в том, какие фильмы мы стали смотреть, — не могут даже сто голливудских картин изменить сознание народа.

— Естественно, страна изменилась. Раньше все было по-другому. Не говорю, хорошо это или плохо, но — по-другому. Человек сидел в своем конструкторском бюро или в бухгалтерии и знал — независимо от того, сделает он свою работу или нет, он все равно получит деньги. Сегодня же ты никому не будешь нужен, если не будешь работать. Многие резко поменяли свою профессию, будучи инженерами или учеными, переквалифицировались в «челноков», а какие-нибудь комсомольские деятели стали вдруг владельцами кинотеатров. Каждый устроился как мог. Но это определило очень много важных вещей в духовном строе людей. Кто-то уцелел. Таких людей мало, но они есть. А кого-то полностью поглотил процесс выживания. Все мы выживаем. Но какой ценой — это вопрос.

— Фильм ваш разворачивается очень неспешно: пейзажи, долгие крупные планы. А Россия сейчас живет в другом ритме — энергичном: все куда-то бегут, что-то делают. Вы не боитесь не совпасть по ритмам со зрителем?

— А вы кого называете Россией? Москву? Так вот Москва — это не Россия. Москва — это странное образование, полное денег, пресыщенное до предела, в погоне за успехом бегающее по улицам, стоящее в пробках. То, что происходит сегодня на московских улицах, — это метафора всей современной жизни. Люди стремятся бежать, а на самом деле не могут двинуться с места — им надо локтями расталкивать других. У нас страна не приспособлена к такому образу жизни, у нас даже улицы не приспособлены к такому изобилию богатых людей, которые ни двигаться на своих шикарных авто нормально не могут, ни припарковаться.

Да, сегодня, по сути, все деньги страны сосредоточены в Москве и Питере. А остальная Россия — мы ее куда дели? Вычеркнули? Отрезали? Народ-то там живет по-другому: в другом ритме, по другим законам. Я придал своему фильму те ритмы, которые сам чувствую. Я так живу, так долго мне хочется смотреть на человека или на пейзаж. И мне хочется верить, что люди, сидящие в зале, скажут: да, именно так течет жизнь.

«Боль — внутри нас»

— ХУДОЖНИК — это тот человек, который может нащупать болевые точки общества и их выпятить, показать: вот, смотрите, у нас здесь болит! Какие, на ваш взгляд, болевые точки общества существуют сейчас?

— Художник, как мне кажется, — это медиум, который может улавливать некие «горячие точки», но не говорит о том, что это болячки общества, — он считает их своими. Художник делает прежде всего для себя и из себя. Но как только человек ставит себе задачу: «Так, что у нас сегодня болит? Пролистаю-ка я подшивку газет за последний месяц» — и делает нечто на злобу дня, то он, как правило, ошибается. Настоящая злоба дня разлита в воздухе. Боль — она внутри каждого человека сидит, и ее мало кто может описать, рассказать о ней. Она спит там до поры, пока не найдется медиум, который ее почувствует как свою собственную и не выльет ее в художественном акте. И тогда зрители придут и скажут: «Да, это мое, это у меня болит».

— Наших режиссеров довольно часто упрекают: ну сколько можно снимать про всю эту безнадегу: то безотцовщина, то достоевщина… А развлекать кто нас будет? Должно же киноискусство давать отдых измученной жизнью душе.

— Вообще-то мне кажется, что развлечений у нас в кино предостаточно.

Поэт, художник еще со времен Пушкина был отдельной фигурой — отдельной от «толпы». Нельзя диктовать поэту условия игры. Поэт — это такая сущность, которая не подчиняется ничему, в особенности — мнению толпы. Все те, кто говорит о том, что нужно потакать интересам публики, не занимаются искусством. Это — обслуживание населения, Дом быта, а не искусство, это приспособленчество. Такой человек не творит, а угождает толпе. Художник должен делать только то, что он жадно хочет сделать, что ему жизненно необходимо сказать.