Андрей Болотов

Карьера книгочея

Впрочем, до того, как тульский помещик начал в деревенской тишине разводить сады, благополучно спрыгнув с надежных ступенек "Табели", судьба устроила ему проверку, расставив сразу две серьезные ловушки. Первой оказалось происхождение, второй - завязавшаяся в юности дружба с человеком, одно знакомство с которым некоторых людей напрочь отрывало от мирного садоводства.

Тульский помещик Андрей Тимофеевич Болотов одним из первых в России открыл для себя пространство частной жизни. Конечно, оно существовало и до него, но так же, как Америка, - пока до нее не доплыл Колумб. То есть как неведомая земля, смутные контуры которой едва угадываются, и всерьез предположить, что она действительно есть, способны только самые смелые.

В государственном механизме, сконструированном Петром Великим, для отдельно взятой личности предлагался единственный способ самовыражения: служи и тем выполнишь свою человеческую задачу. Род службы определялся происхождением: крестьянам положено пахать землю, "духовному сословию" - молиться, а дворянам - служить тому, кто это все придумал и организовал.

Впрочем, до того, как тульский помещик начал в деревенской тишине разводить сады, благополучно спрыгнув с надежных ступенек "Табели", судьба устроила ему проверку, расставив сразу две серьезные ловушки. Первой оказалось происхождение, второй - завязавшаяся в юности дружба с человеком, одно знакомство с которым некоторых людей напрочь отрывало от мирного садоводства.

Андрей Тимофеевич к своей биографии относился очень внимательно и все это в мемуарах подробно описал. Родился Болотов в век героев, но героем стать не захотел. Отец, небогатый дворянин, стремился дать сыну хорошее образование, но более чем скромные средства не позволили этого сделать. Учителями его часто были люди случайные. Тяжелым испытанием для мальчика стали уроки немецкого, которому учил его унтер-офицер Миллер. Точнее, больше бил, чем учил. Молодой Болотов имел все шансы превратиться в фонвизинского Митрофанушку, но природный ум и прилежание не позволили. Даже такая наука, которую, впрочем, тогда успели вкусить почти все дворянские отпрыски, пошла ему впрок - благодаря хорошему знанию немецкого Андрей попал в канцелярию военного губернатора Кенигсберга Корфа, когда русские заняли город.

Однако вскоре у Болотова обнаружилось совсем не военное увлечение. Впервые увидев лавку кенигсбергского книготорговца, молодой офицер не мог прийти в себя от изумления. Он оставил там все деньги, которые имел при себе, и потащил домой кипу книг. Книжки были большей частью философские, и изучал их Болотов почти так же прилежно, как скромный преподаватель Кенигсбергского университета, приват-доцент Иммануил Кант.

В то времЯ в Кенигсберге жил пленный адъютант прусского короля граф Шверин, жил почти свободно и "имел у себя только для имени двух приставов, ребят молодых, проворных и красавцев". Одним из "красавцев" был тогда мало кому известный армейский поручик Григорий Орлов, лучший танцор на всех балах. На одном из них он и познакомился с Андреем Болотовым и вскоре "полюбил как родного брата". Орлов, по мнению Болотова, имел "во всем характере много хорошего и привлекательного".

Кроме дружбы и редкого, урывками, чтения, других радостей для Андрея Тимофеевича в Кенигсберге не находилось. Военная служба нравилась ему все меньше и меньше. Болотов начал ощущать свое истинное призвание. Он - ученый. Вскоре Корфа перевели в Петербург. Болотов, получив при нем звание флигель-адъютанта, целый день разъезжал по столице за господской каретой и думал в отчаянии: "Господи! Долго ли этому длиться и будет ли этому конец?" Часами дожидаясь своего начальника в передних, вскоре придумал, как скрасить скуку: "стал запасаться всегда на такие случаи какою-нибудь любопытной книжкой в кармане". Вскоре Болотов так увлекся чтением, что совершенно не заметил, какой шанс давала ему судьба.

Накануне дворцового переворота, лишившего Петра III власти, рядом с Болотовым вновь появился Григорий Орлов. Настойчиво приглашал посетить свой дом, намекая на какое-то важное и тайное дело. Болотов уклонялся: "Не имел я охоты входить ни в какие сплетни, а особенно при тогдашнем моем расположении мыслей". К тому же любитель чтения сначала решил, что фаворит зовет его в масонскую ложу. Масонские идеи самосовершенствования Болотову были симпатичны (после него осталась масса глубокомысленных трактатов, ныне успешно забытых и нигде не изданных). Но ему не нравилась перспектива связывать себя обязательствами перед братьями. Уже тогда Андрей Тимофеевич понял, что нет ничего дороже личной свободы. Душа измученного бестолковой службой флигель-адъютанта менее всего была "заражена честолюбием и любостяжательством и всего меньше обожала знатные и высокие достоинства и жаждала единственно заниматься науками и утешаться приятностями оных".

К счастью, вскоре вышел Манифест 1762 года, освободивший дворян от необходимости служить. В июне за неделю до переворота, который привел на трон императрицу Екатерину, а вместе с ней к вершинам власти многочисленных друзей Орловых, Болотов покинул Петербург. Он спешил под Тулу, в родовое имение деревню Дворяниново, и даже не догадывался, какая блестящая карьера придворного вельможи у него не состоялась.

Спешил, потому Что верил в возможность спокойного счастья. К "простой и невинной сельской жизни", которая одна может доставить радость "мыслящему и чувствительное сердце имеющему человеку". Сердце Болотову действительно досталось чувствительное. До старости он сохранил редкую способность удивляться всему, что его окружает, и веру в то, что человек может жить в гармонии с миром и с собой. На склоне лет решил написать мемуары - "для пользы и любопытного сведения своим будущим потомкам". И если многочисленные садоводческие затеи тульского помещика интересны сейчас одним агрономам, а экономические прожекты всерьез изучают только любопытные историки, то три толстых тома болотовских мемуаров, написанных неспешно и обстоятельно, с удивительной для современного человека основательностью, которую так ценил XVIII век, - для всех.

Можно сказать, после отставки почти ничего примечательного с Болотовым не случилось: жил человек, сажал деревья, читал и писал философские труды. Изобрел электрогенератор, терпеливо вел метеорологический дневник, устроил первый в России детский театр. В век чинов и регалий он оказался среди тех немногих, кто понял, что личность имеет ценность сама по себе и у человека есть право выбирать тот род деятельности, который соответствует его природным дарованиям и склонностям, независимо от того, куда идут все. А то обостренное чувство собственного достоинства, о котором российские дворяне в своей общей массе заговорят и напишут много позже, когда беззащитные саженцы болотовского сада уже превратятся в высокие деревья, можно сохранить в любых обстоятельствах. Потому что в конечном счете следование кодексу чести означает всего-навсего верность самому себе.