Анатолий Шамардин

Когда он поет, поднимаются лежачие больные

Пел в оркестре под управлением Леонида Утесова. Работал в разных филармониях нашей страны. Выступал с сольными программами в Германии и Греции. Западная пресса называла его «русским соловьем» и «волшебником из Москвы».

Понравился Утесову с первой песни

— АНАТОЛИЙ Викторович, наверное, когда вы говорите, что работали в оркестре Леонида Утесова, все удивляются и спрашивают: «Да сколько же вам лет?»

— Да, думают, что я работал там с самого его основания, с 30-х годов, и что, значит, мне по меньшей мере лет 95. Удивляются и говорят, что я хорошо сохранился… Но я работал в оркестре Утесова не в 30-е, а в 70-е годы.

Я тогда окончил Горьковский институт иностранных языков и ленинградскую аспирантуру, поработал какое-то время в Ленинградской филармонии и приехал в Москву. Скитался здесь без квартиры и без прописки, хотел петь в каком-нибудь хорошем коллективе. Меня рекомендовали Утесову, он прослушал и сразу же взял к себе, прямо с улицы. Он был очень неофициозный, неформальный человек, со своим собственным вкусом и мнением, со своими взглядами на искусство и на жизнь. Я понравился ему. Вот и все. Оркестр был большой. И певцы, и фокусники, и акробаты, и конферансье… В концертах должны были звучать только русские песни, в том числе гражданского содержания типа «Ехал я из Берлина». А я со своим иностранным репертуаром «о любви» не очень вписывался в эту программу. Поэтому худсовет в первый момент отнесся ко мне без восторга. Но Утесов настоял на своем.

Там было много знаменитых артистов. Геннадий Хазанов читал «Кулинарный техникум», с которым потом прославился на весь Советский Союз. Еще — певица из Литвы Джильда Мажейкайте… У нее был такой прекрасный низкий голос — альт, а у меня — тенор. И она в шутку называла меня «колоратурное сопрано». Работали там Сергей Захаров, Бедрос Киркоров. Кстати, когда меня взяли в оркестр, я должен был выступать в приличном костюме. Но у меня его не было! Тогда администраторы предложили: «А вы наденьте костюм Бедроса Киркорова». Бедрос был больше меня размеров на пять. Я и сейчас не толстый, а тогда вообще был как соломинка для коктейля. Но положение безвыходное, пришлось надеть. Я стал похож на Пьеро: пиджак висит, брюки висят… В таком прикиде и вышел выступать первый раз с оркестром Утесова. И, видно, произвел на зрителей такое трогательное впечатление, что мне долго аплодировали.

Вам не надо учиться. Вам надо петь

— ГОВОРЯТ, ваш голос обладает целебным действием. От него у слушателей улучшается не только настроение, но и здоровье…

— Помню, выступал в программе «Москва и москвичи», и один участник Великой Отечественной, лежачий больной, сказал тут же, в прямом эфире: «Я много лет не поднимаюсь с постели, но вот сейчас послушал ваше пение и поднялся!» А в Германии после одного из концертов ко мне подошла семейная пара и предложила выступить в онкологическом центре для их больного родственника и его товарищей по несчастью. Они почему-то были убеждены, что мой голос поможет больным вернуть силы и здоровье.

Мама говорила, что петь я очень любил с самого детства. Однажды, когда мне было три или четыре годика, я сидел на бревнышках в городишке Тырныаузе, где мои родители какое-то время снимали квартиру, и пел песню Исаака Дунаевского «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер». Какие-то дядя с тетей, вроде цыгане, поманили меня конфетками и увели с собой. Мама кинулась искать, хорошо, люди ей помогли. Догнали и вернули меня. А то, может, пел бы сейчас в каком-нибудь таборе…

Мне всегда нравились тенора. Сергей Лемешев, Глеб Романов, Михаил Александрович, Вадим Козин, Эмиль Горовец, Рашид Бейбутов, Георгий Виноградов.

С Виноградовым я познакомился в 1970 году. Он тогда преподавал класс вокала в эстрадно-цирковом училище. Я попросился к нему в ученики, спел одну из песен его репертуара. Георгий Павлович выслушал меня и сказал: «Молодой человек, вам не надо учиться, вам надо петь. Вы уже поете. Вы — готовый певец. Вам надо выступать на эстраде». Но я тогда так не думал. И до сих пор считаю, что мне не помешало бы поучиться в классе вокала у такого мастера.

Я — оптимист

— ЧТО должен делать певец, чтобы не потерять голос, сохранить его как можно дольше?

— Прежде всего — вести здоровый образ жизни, особенно это касается теноров, у которых очень нежное устройство гортани и связок. Ни в коем случае нельзя пить и курить.

Вот Клавдия Шульженко пела: «Давай закурим, товарищ мой», Марк Бернес: «Закурю-ка, что ли, папироску я», другие певцы: «Налей, дружок, по чарочке», «Заздравную чашу до края нальем»… Я принципиально не пою таких песен. Я считаю, что в этом есть скрытая пропаганда нездорового образа жизни. А я бы, наоборот, пропагандировал жизнь без дурных привычек, чтобы люди не пили и не курили, а умели находить удовольствие в чем-то другом, более полезном.

А насчет еды — я всеядный. Но мяса по нравственным причинам ем мало. Я, как Брижит Бардо, жалею животных, которых убили ради того, чтобы съесть. Зато употребляю много овощей и фруктов. Для пополнения запаса биоэнергии — курагу, изюм, чернослив. Для лучшего звучания голоса и для смягчения связок — чай с медом. Не люблю тяжелую пищу. Она вредна для голоса, для пения и вообще для самочувствия.

— Вы чувствуете свой возраст?

— Возраст — понятие относительное. Помню, я пришел определяться на работу в Москонцерт. Меня там спрашивают: «А сколько вам лет, молодой человек?» Я отвечаю: «Тридцать три года». Они ужасаются: «Ой, вы уже старый для певца!» В тридцать три года — старый?! Да тридцать три года — это для певца детский, зеленый возраст, даже несовершеннолетие. В двадцать лет человек, на мой взгляд, вообще не может хорошо петь. Он еще не прошел школу жизни, не освоил вокальную технику, не обрел нужное мастерство, творческий ум и опыт, силу и глубину чувств, не развил свой вкус… В двадцать лет он не может составить себе хороший репертуар и не может выразить в своих песнях то, что приходит в более зрелые годы…

И вообще — у человека творческой профессии нет возраста. Кто скажет, что Пласидо Доминго — старый или некрасивый и что у него не такой нос? Главное — он поет так, как никто не может!

— У каждого таланта есть свои поклонники и, конечно же, поклонницы. А у вас?

— У меня их много, как и у каждого артиста. Но когда я был молодым, то и поклонницы были в основном молодые… Причем даже такие, которым было не важно, как я пел. Важно, что я артист и молодой человек. Они готовы были преследовать меня днем и ночью. У меня раньше были очень густые волосы. А теперь, когда кто-то спрашивает, почему их осталось так мало, я отвечаю: «Поклонницы оборвали на сувениры». Сейчас мои главные поклонницы — дамы бальзаковского возраста. Как правило, не только с богатым жизненным опытом, но и с большим культурным багажом, с хорошо развитым вкусом и постоянными, неизменчивыми чувствами. Благородные дамы. Причем их количество прибывает, что меня очень радует.

Я оптимист, всегда и всем на вопрос «Как дела?» отвечаю: «Хорошо!» Даже когда все плохо. А недавно вычитал, что тибетская медицина основана как раз на этом принципе и считает, что надо всегда говорить себе и людям: «У меня все хорошо!» — и тогда все и правда будет хорошо. Ты создаешь своими словами светлую, положительную ауру, сквозь которую не сможет проникнуть никакая гадость. Ты сам себе придаешь сил и защищаешься от всего плохого. Главный принцип: «Не накаркай!» Поэтому я надеялся, надеюсь и буду надеяться на лучшее. Чего и желаю читателям «Долгожителя».