Алик Зингер

«Я смотрю на жизнь через штаны!..»

Алик Зингер, прославившийся в России еще тогда, когда словосочетание «дизайн одежды» отсутствовало в лексиконе нашего человека, никогда не искал легких путей. Личный модельер советских звезд эстрады, театра и кино, он тридцать лет назад перечеркнул все достигнутое и уехал на Запад. Начинать все заново. «Главное, чтобы было интересно. А у меня тогда был огромный кураж. Перемены меня не страшили», – рассказывает Алик. В прошлом сезоне в Москве вышло два спектакля, костюмы к которым придумал и сделал Алик Зингер: юбилейная работа Романа Виктюка «Масенькие супружеские преступления» и оригинальный проект с участием любимого артиста и личного друга Эммануила Виторгана – комедия «Он, она и Дженни».

– С каким капиталом вы уезжали из России начинать новую жизнь?

– Капиталом! У меня было 200 долларов в кармане – вот и все! Я приехал в Париж по приглашению известного Концерна Высокой моды и при этом жил в гостинице для проституток! С иммигрантом особенно не церемонились. Две тысячи долларов в месяц, дешевый отель – это все, на что я мог претендовать. Но у меня была крыша над головой и возможность работать – уже кое-что. Главное, говорил я себе, что мне представился шанс себя показать. Я сделал коллекцию в рекордно короткие сроки – за сорок дней. Одной из ее тем стали змеи. Вышитые змеи вились по рукавам, брюкам, переходили на воротники... Выручка от продаж составила один миллион двести тысяч долларов, критики рукоплескали. Мне казалось, что это, несомненно, большая удача и теперь-то жизнь наладится. Но все получилось не так: Концерн выпустил мою коллекцию под своим брэндом, сохранив мое имя в тайне. Я разорвал контракт и ушел, можно сказать, в никуда. Но, слава богу, скоро у меня появилась собственная клиентура. Я благодарен судьбе за то, что она подарила мне встречи с великими и блистательными парижанками – Катрин Денев, Симоной Синьоре, Мишель Морган...

– А как «великие и блистательные» узнали о вашем существовании?

– Сарафанное радио! Я сшил красивое платье одной француженке, она привела другую, та – третью, и, в конце концов, ко мне стали заглядывать звезды. Я никогда не делал различия, для кого шью. Стоит только потрафить себе, сказать: «Ну, эта заказчица самая обычная, с непритязательным вкусом, здесь я могу не сильно напрягаться», – и все, на репутации можно ставить крест. Потом именно это платье, которое ты сделал спустя рукава, обязательно напомнит о себе, сделает антирекламу. Поэтому я выкладывался на все сто. Когда не делаешь себе поблажек, успех обязательно придет, я в это верю.

– Какие воспоминания остались о ваших звездных заказчицах?

– С Катрин Денев и Мишель Морган нас большей частью связывали профессиональные отношения – они хотели хорошо выглядеть, я им в этом помогал. А вот с Симоной Синьоре мы общались неформально. Суперзвезда, имя которой знали во всем мире, в жизни оставалась естественной и открытой. Встречаясь, мы пили кофе, болтали, делились новостями, обсуждали, что у кого произошло, и только потом приступали к примерке. Симона заказывала исключительно классические костюмы, категорически не желая носить платья. Может быть, потому что у Синьоре была сложная фигура: если взглянуть анфас – стройная женщина, но в профиль – у нее появлялся очень смешной живот. И здесь многое зависело от того, какую одежду она носила. Если правильную, то этого животика никто не замечал. Но стоило надеть вещь небезупречную – живот тут как тут!

– После парижского успеха вы все-таки отправились в Нью-Йорк. Зачем?

– У меня всегда так. Как только в жизни наступало спокойствие и умиротворение, я бросал в

се и ехал туда, где все надо было начинать с чистого листа. Мы с женой и сыном прожили в Париже два года, а потом собрались и поехали за океан. Дело в том, что Нью-Йорк был городом мечты моей жены. А вот я к нему так и не привык. Прожив там тридцать лет, так и не смог принять его всей душой.

– У каждого дизайнера есть свой конек – фирменная вещь, по которой его узнают, как маленькое черное платье у Шанель...

– В Нью-Йорке стали очень популярны мои пальто. Обозреватели американского «Harpers Bazar» даже присвоили мне титул «Короля пальто». Это было огромным признанием, тем более что в Штатах в течение долгого времени «Королем пальто» считался Джанфранко Ферре.

– Что же вы такое придумали, раз умудрились его обойти?

– На самом деле придумывать ничего не требовалось. Создавая вещи, я всегда следил за их качеством. На мой взгляд, какой бы интересной с точки зрения дизайна не была форма, если использован низкокачественный материал, она теряет половину своего очарования. Так получилось и с Ферре. Мы оба делали отличные кашемировые пальто, но только мой кашемир был лучше! Штука в том, что и Ферре, и я закупали кашемир в Италии. Казалось бы, материал должен быть идентичен! Ферре потребовал провести экспертизу. Она доказала: в ткани, которую использует Ферре, кашемира содержится только 10 процентов, в то время как у меня – 100.

– Алик, откуда у вас такая дотошность?

– От отца! Отец никогда не упускал никаких мелочей в своей работе. Я думаю, если было бы по-другому, он бы не стал тем, кем он стал – ведущим художником-модельером Советского Союза. В Московском Текстильном университете Рубина Зингера и сегодня называют родоначальником дизайна одежды в нашей стране. У отца был собственный Модный Дом в ГУМе, который ему помог открыть Анастас Микоян. Он же положил Рубину персональный оклад: отец мог работать или нет, но эти деньги предназначались ему в любом случае, начиная с 1953 года и до того, как он не уехал из Советского Союза. Это произошло в 1973 году, а уже через полгода отца не стало – он погиб в автомобильной аварии во Флоренции.

– А ваш отец шил для себя?

– Он был невероятным модником! У него был огромный гардероб, одних костюмов около 60. Рубин выглядел идеально: всегда приходил на работу в безупречном костюме, при этом мог пару раз за день заехать домой только для того, чтобы поменять сорочку. Я не помню такого времени, когда отец бы не шил что-нибудь для себя. Он шил для себя всегда! Мало того, в своем Модном Доме в ГУМе он демонстрировал свои вещи на всех показах. Каждый такой показ становился событием. Помню, в году 1958 Рубин придумал себе роскошное белое пальто с черным бобровым воротником. Он вообще любил белый цвет. А однажды предстал в чудесном белом пиджаке в черную диагональ. Не могу забыть до сих пор и пиджак из каракульчи – от его вида просто дух захватывало!.. Клиентами отца были артисты т

еатра, кино, цирка. Они ездили с гастролями по всему миру, и всегда привозили Рубину отрезы ткани, о которых в Союзе никто и помыслить не мог, какие-то чудесные мелки, пуговицы, замки, галстуки, запонки – все, что угодно! Из всего этого богатства отец первым делом что-то выбирал для себя, а остальное отдавал в ателье. И друзья отца были такими же эстетами, как и он. Михаил Федорович Астангов, Владимир Этуш, Квачадзе, Шлессингер, директор цирка Арнольд Арнольд. Все они очень придирчиво относились к тому, как выглядят.

– Вы пристрастно относитесь к своему внешнему виду?

– Совсем нет. Для меня главный критерий в одежде – удобство.

– Но тогда как случилось, что вы увлеклись дизайном одежды?

– Это было решение отца. Когда мне исполнилось 13 лет, он отвел меня в мастерские. Моего согласия не требовалось. Рубин сказал: «Будешь учиться», – значит, надо было сидеть и учиться. Но со временем дизайн так меня захватил, что я никогда не задумывался о том, чтобы выбрать какую-то другую профессию. Наверное, придумывать одежду – это у нас в крови... Сначала я устроился в Дом Моделей. Думал, что буду заниматься чистым искусством. Но вскоре выяснилось, что чистое искусство – фикция. Мне сказали, чтобы я работал над классическим мужским костюмом, а всякие там придумки – это не для советского человека. Вскоре я ушел работать на фабрику «Большевичка». Потом был период, когда я работал в театре Станиславского как художник по костюмам. Спектакли «Черт», «Альберт Эйнштейн», в которых я принимал участие, запомнились публике. Но однажды меня чуть не выгнали из театра после того, как Жора Бурков, хорошо выпив, назвал обитель искусства «театром-ателье Станиславского и Немировича-Зинченко». Одновременно с работой в театре меня пригласили как художника по костюмам на Мосфильм. В картине «Молчание доктора Ивенса» я работал с самим Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Он, кстати, был заказчиком отца. Помню такую забавную деталь: Бондарчук – богатырь, но при этом у него был далеко не самый большой – 39 – размер ноги! Из-за этого брюки приходилось кроить таким особенным образом, чтобы они не закрывали носок ботинка.

– Алик, а когда вы испытывали самое большое удовлетворение от работы? В Париже, Нью-Йорке, Москве?

– Я думаю, что в Москве, и именно тогда, когда работал в театре. Это было самое большое наслаждение. Неслучайно мою одежду называют театральной, в ней много экспрессии.

– Алик, не устали оттого, что всю жизнь придумываете вещи?

– Я просто не мыслю себе другого существования. Помню, в Москву приезжал великий Герберт фон Караян. Я очень люблю симфоническую музыку, но первая мысль, посетившая меня после начала концерта, была отнюдь не о ней. Я подумал: «Какие у Караяна отличные штаны! Великолепно сшиты...» Когда всю жизнь занимаешься одеждой – такой ход мысли – данность. Можно сказать, что я вообще смотрю на жизнь через штаны!...