Алена Леденева

Блат по-научному

Выпускница Кембриджского университета выбрала оригинальную тему для диссертации – о русском блате. Привычные для россиян выражения, описывающие этот социоэкономический феномен, – «не имей сто рублей, а имей сто друзей», «ты мне – я тебе», были не совсем понятны англичанам.

Популярность первой научной работы Алены Леденевой вышла далеко за стены ее родной alma mater. Выпускница Кембриджского университета выбрала оригинальную тему для диссертации – о русском блате. Привычные для россиян выражения, описывающие этот социоэкономический феномен, – «не имей сто рублей, а имей сто друзей», «ты мне – я тебе», были не совсем понятны англичанам. Собственно, английские традиции протекционизма и связей, часто основанные на школьной и университетской дружбе (old boys’ network – система назначения на ключевые посты в компаниях выпускников ведущих университетов и частных школ), были намного тоньше. Диссертация превратилась в книгу “Российская экономика одолжений” (Russia’s Economy of Favours), которая в августе 1998 года объясняла Великобритании нюансы охваченной постдефолтным бумом российской экономики. Взяточничество, блат и коррупция – звенья одной цепи, по мнению автора. А основа их – как человеческие слабости, особенности политического и экономического порядка в России. Исторические аспекты этих явлений освещены в сборнике “Взяточничество и блат: из средневековья в 1990-е.” Работы Леденевой затрагивают многие проблемы и пост-Советской России: бартер и экономическую преступность 1990-х, специфику круговой поруки и социальных сетей, затрудняющих развитие гражданского общества. В 2006 году, уже в американском издательстве, выходит книга “Как Работает Россия на Самом Деле” (How Russia Really Works). Сейчас Алена работает над новой книгой, которая будет посвящена вопросам модернизации России (Why Russia Cannot Modernize).

Алена, вашей первой фундаментальной научной работой стало исследование по теме «Что такое блат», и речь в ней шла о постсоветской России. Как вы пришли к написанию диссертации на такую странную тему?

-Начну издалека. Карьера моя началась в Новосибирском университете, после окончания которого я стала экономистом-математиком. А все студенчество я провела в экспедициях по Алтайскому краю, изучая сельское население. Я работала в экспедициях отдела социальных проблем под руководством Татьяны Заславской, которая стала очень известным человеком на Западе – во многом благодаря так называемому «новосибирскому отчету». Этот документ каким-то образом переправили за рубеж, разразился скандал! В нём были описаны реалии и проблемы неравенства и социального напряжения в Советском Союзе. Об этом на Западе раньше не знали. Михаил Горбачев пригласил Заславскую в советники – с ней в Москву переехала половина отдела. Они стали поднимать новую для Советской академии науку – социологию, создали первый центр общественного мнения. В это время я приняла участие во всероссийском конкурсе молодых социологов и попала в число двадцати человек, которым Фонд Сороса предоставил возможность поучиться социологии в Англии. Я поняла, что на Западе социология совсем другая. Потом, благодаря стипендии Сороса, я получила степень магистра философии в Кембридже. А когда мне дали докторскую стипендию для иностранцев от организации Cambridge Overseas Trust, мне было необходимо предложить свою тему для диссертации. Я решила, что надо писать о том, что вижу – о трансформации России в постсоветский период. А надо сказать, что, пока я была в Кембридже, Советский Союз распался. Так что, после года жизни в Англии, мне пришлось посмотреть на все свежим взглядом. Пришла идея применить антропологические методы Пьера Бурдье – его группа развернула классическую колониальную антропологию на 180 градусов. Поняв как работают системы обмена, языка, и времени в других обществах, ученые стали применять эти же методы к изучению общества, в котором они жили.

Почему вы выбрали именно эту тему?

-В то время тема блата была мало изучена, и люди не понимали масштабов явления неформальной экономики, насколько эта форма обмена и отношений распространена. Я сама пыталась ответить на вопрос, как отделить блат от дружбы, и не могла. Ведь если мы дружим, то помогаем друг другу. Но вот в какой момент помощь становится блатом? В результате исследований я поняла: когда мы помогаем кому-то из своего кармана, то это дружба, а если делаем это за счет государственных ресурсов или ресурсов предприятия, манипулируя процессом распределения в пользу людей, которые нам могут быть полезны, то это блат. Таким образом возникают альтернативная валюта и альтернативные рыночные отношения. В Советском Союзе они балансировали жесткую плановую систему распределения. Эта параллельная система была более гибкой, с большим пониманием истинной ценности оказанных услуг – и все это было подано под соусом дружбы.

Как же ваша диссертация стала книгой?

-По рекомендации моих экзаменаторов она попала в издательство Кэмбриджского университета (Cambridge University Press) – старейшее издательство в мире. Кстати, всего к публикации принимают примерно пять процентов диссертаций. Книга получилась удачной – её много цитируют. Она повлияла на развитие дисциплин – экономики, антропологии, социологии. Но я на этом не остановилась – стала работать над книгами о взятках, коррупции, бартере. То есть над продолжением тематики неформальных практик. Они между собой связаны. Где кто-то видит дружбу и помощь, другие – семейственность и коррупцию. Сейчас я преподаю курс о международной коррупции, и курс политологии в Школе славянских и восточно-европейских исследований, Лондонского университета (UCL), который в этом году занял четвертое место в Шанхайской международной лиге университетов. Впереди нас только Гарвард, Принстон и Кембридж.

Так как же можно исследовать такие социальные проблемы?

-Я занимаюсь проблемой комплексно, пытаясь интегрировать в исследование многие методы. Давайте возьмем практику “телефонного права” в России. Нужен спектр методов: можно подойти путем качественного исследования – проинтервьюировать экспертов, понять систему изнутри, опросить судей – но это не поможет понять, насколько явление распространено. Необходимы количественные данные – опросы людей в разных регионах или сравнительный анализ разных форм судейской системы – например данные по арбитражным судам и судам общей юрисдикции существенно различаются. То есть нужно использовать как можно больше методов. Например, мы узнали , что 12% считают , что у нас все хорошо в судебной системе, 18% – что почти все хорошо, а это уже почти 30% населения! Интересная ситуация происходит с мнением о взяточничестве: большинство (84%) признает, что явление повсеместно. А вот если перейти на личный опыт, то только 18% признается, что брал, либо давал взятку.

А можно ли сравнивать английскую и русскую коррупцию?

-Неверно думать, что коррупция в России уникальна. Если посмотреть индекс восприятия коррупции, то Россия далеко не на последнем месте в мире – хотя из второй трети мы скатились в 2009 году в третью, на 146-е место из 180. Как правильно говорят многие российские лидеры, ситуация с коррупцией печальна. Но она есть везде – даже в таких транспарантных странах, как Норвегия и Финляндия. Но российская коррупция имеет высокоинтеллектуальный характер! Прекрасно отработанная система «откатов» и финансовых механизмов удивляет.

Новое исследование посвящено вопросам экстрадиции из Англии. Почему?

-Я поняла, что неформальные практики сами по себе очень изобретательны. Они ускользают от исследователей. Приходится доверять респонденту, потому что нет объективного способа получения информации. Еще есть тонкий момент, когда люди могут необъективно относится к реальности, в которой им приходится жить. Поэтому, когда я обнаружила, что существует целый дискурс на тему телефонного права в России в делах английских судов по экстрадиции, я не могла не обратить на это внимания. Когда Россия делает запрос на экстрадицию, в Англии начинается судебное разбирательство. Ранее такой вопрос решался дипломатическим путем: глава одного государства в личной корреспонденции писал другому главе государства, и решение вопроса не было связано с судебной системой. Сейчас, когда министр внутренних дел получает запрос об экстрадиции от властей Российской Федерации, то слушание проходит,как правило, в Вестминстерском городском суде. В рассмотрение дела вовлечены юридические фирмы, которые защищают своих клиентов от экстрадиции. Они должны доказать, что суд в России предвзятый, что обвинения политизированы, что клиентов будут преследовать за их политические взгляды, или их будут содержать в условиях, противоречащих Конвенции о правах человека. С момента заключения экстрадиционного соглашения между Россией и Великобританией в 2003 году, из 22 экстрадиционных процессов только два были решены в пользу Российской Федерации. В каком-то смысле это можно объяснить тем, что в этой стране действует прецедентное право, но есть и проблема недопонимания Россией своих прав и возможностей.

Каких возможностей?

-Дела судят по правилам английской системы – нужно присылать документы, задействовать экспертов, показывать заинтересованность, доказывать позицию в суде, подавать жалобы и отводы судьям, то есть использовать существующую систему в своих целях. Опыт же такого участия для России оказался неудачным. Чего только стоила нестыковка, когда экстрадируемый обвинялся в убийстве, а его жертва вдруг появлялась на суде в качестве свидетеля со стороны обвиняемого. Тимоти Уокман, который судит дела по экстрадиции, был шокирован таким поворотом дел в процессе Закаева. Но и помимо таких накладок, есть дисбаланс: защита готовит двадцать томов хорошо документированных доказательств, а обвинение демонстрирует полную незаинтересованность. Например, прокуратура часто не представляет необходимые документы в сроки, установленные графиком судебного процесса в Великобритании. Возникает вопрос: а зачем российская сторона подает на экстрадицию этих людей? Действительно ли они нужны в России? На этот вопрос у меня нет ответа, нет ответа и у людей, которые представляют Российскую Федерацию. Может быть, это просто бюрократия и несрабатывание системы. Возможны и другие объяснения: если объявить человека в розыск, то возможности его передвижения будут ограничены, что уже есть форма наказания. Запросов на экстрадицию больше, чем дел, дошедших до суда, но я могу изучать только те случаи, которые попадают в открытые процессы.

А такую академическую работу не легче было бы делать, находясь в России?

-По вопросам экстрадиции, однозначно, нет. А по вопросам неформальных практик, ученые в России знают вопрос лучше, глубже, детальней, но почему-то их работа не получает большого отклика на Западе. Я думаю, что люди, которые живут на Западе, могут лучше донести до окружающих на понятном им языке информацию о России. А вообще, в академическом контексте важно разнообразие картинок – ничьи интерпретации не могут считаться абсолютно верными. Моя интерпретация маргинальна, ведь я одновременно и инсайдер, и аутсайдер, и в этом её интерес и для русских, и для иностранцев.