Алексей Симонов
Алексей Симонов о защите гласности и своем отце
Да, отец написал довольно много, хотя мог бы написать значительно больше. Из его прозы я больше всего люблю две повести о 1941-м годе: "Пантелеев" и "Левашов". По выходе в свет вокруг них разразился большой скандал, против них выступил даже господин Сурков. Он позволил себе сказать, что Симонов излишней драматизацией исказил в этих повестях картину первых месяцев войны...
Мне уже доводилось интервьюировать детей больших писателей, чей жизненный путь значителен вне зависимости от "отражённого света" - Василия Павловича Аксенова (сына Евгении Гинзбург), Евгения Борисовича Пастернака. Теперь вот судьба свела меня с сыном Константина Симонова - Алексеем. Отчество моего собеседника - Кириллович, потому что настоящее имя поэта Константина Симонова - Кирилл. Алексей Симонов многие годы возглавляет в России Фонд защиты гласности.
- Алексей Кириллович, спасибо, что сразу согласились дать интервью, хотя именно ваше быстрое согласие не позволило мне подготовиться должным образом к беседе. Остается надеяться, что "ворон ворону глаз не выклюет".
- Сразу уточним, что по профессии я не журналист, а журналистом был всего полтора года. По первому образованию я - востоковед, моя специальность - "индонезийский язык и литература". По второму - кинорежиссер, снимал около 20 лет, вышла 21 моя картина. Может быть, для того, чем я занимаюсь, режиссерское образование - наиболее подходящее, потому что режиссура - это всегда поиск выхода из безвыходного положения и умение его находить.
- Когда был организован ваш фонд и кем он субсидируется?
- Субсидирование - не самое главное в нашей деятельности, хотя оно вызывает любопытство у достаточно специфической части публики. А абсолютному большинству людей, которым мы помогаем, безразлично, откуда мы берем деньги. Фонд родился в 1991 году, инициатором его создания был Союз кинематографистов. Тогда 52 работника кино - актеры, режиссеры, сценаристы - объявили бойкот Гостелерадио. Связано это было с событиями в Вильнюсе и Риге, точнее с тем, как освещались эти события на радио и телевидении. Мы призвали журналистов радио и телевидения присоединиться к бойкоту, но если для нас бойкот означал лишь отказ самим показываться на телевидении и показывать свои фильмы, то для них он мог кончиться увольнением с работы. Вот для поддержки этих журналистов и был создан "Фонд защиты гласности". Выбор названия фонда - счастливая удача, потому что ничего мы в этом тогда не понимали, эйфория была слишком велика для того, чтобы более-менее реально разобраться в событиях. Была отменена цензура - со всеми вытекающими отсюда последствиями, журналистика была передним краем, лидером и так далее. На первой пресс-конференции нашего фонда, состоявшейся 6 июня 1991 года нас спрашивали, почему мы так застенчиво себя назвали. А причина была проста: наш фонд защищал то, что уже было, в отличие от других фондов, защищавших то, чего нет.
- Совпадение дня первой пресс-конференции с днем рождения Пушкина случайно?
- Конечно, нет. К тому же, 6 июня - запамятовал какого года - в России был организован Цензурный комитет. Так что здесь - неслучайное двойное совпадение. Гласность в нашем понимании - это возможность каждого высказать свое мнение и быть услышанным. Гласность - еще не свобода слова, которая куда более регулируемый и оснащенный традициями процесс. Традиций свободного слова в России не было никогда. В этом смысле у нас нет опыта, и его отсутствие в дальнейшем очень сильно повлияло на тот результат, который мы сегодня имеем.
"Дедушка российской гласности" - Михаил Сергеевич Горбачев, в фонде которого мы провели в минувшем году конференцию, посвященную нашему 10-летию и 15-летию гласности в России.
- Не могли бы вы назвать несколько конкретных имен активистов фонда?
- Первое правление фонда было звездным, я в него не входил. Это были люди, готовые поддержать наше демократическое начинание: первым председателем правления был Егор Яковлев, членами правления - Игорь Голембиовский, в ту пору - редактор "Известий", телеведущие Владимир Молчанов и Белла Куркова, а также три кинематографиста: Алексей Герман, Элем Климов и Георгий Данелия. Но звездность, как правило, не деловита, поэтому ее подпоркой или плечом был я, в то время - председатель контрольно -правовой комиссии Союза кинематографистов СССР. В октябре 1991 года Егор ушел руководить Гостелерадио, и я принял у него бразды правления, с тех пор и пашу на этом поприще.
- Ну а теперь хотелось бы услышать имена тех, за кого фонд заступался...
- Вообще имен немало, но вам наверняка известны имена журналистов, попавших в исключительные ситуации, ставшие частью публичного разбирательства. Это ситуация, сложившаяся вокруг журналиста радио "Свобода" Андрея Бабицкого, и дело военного журналиста Григория Пасько. А первым нашим "крестником" был фотожурналист АПН Вардан Оганесян. Его "замели" в Гандже во время карабахских событий. Он оказался в азербайджанской тюрьме, и вот этого мальчика мы оттуда доставали. Но хождение по тюремным мукам не стало единственным и даже главным нашим делом, оно, скорее, - наиболее нервное направление нашей деятельности. Потом были таджики, узбеки, туркмены - журналисты, которых удавалось спасти от депортации. Вспомню еще Вила Мирзоянова, мы координировали всю работу по освобождению его из Лефортовской тюрьмы. Лихая драматургия в этом случае получилась потому, что мы провели пресс-конференцию с его участием буквально накануне его ареста. Поэтому и просидел он всего лишь месяц. Потом уехал в Америку.
- Где я с ним и встретился в славном городке Принстоне... Недавно Григория Пасько перевели из тюрьмы в лагерь. Что это означает?
- Гриша был арестован в декабре 1997 года, через полгода был организован комитет по его защите, который существует по сей день. Защита Пасько - часть работы фонда, мы знаем все по этому делу. Опубликовали, в частности, считавшееся секретным обвинительное заключение, вынесенное военной прокуратурой. Короче говоря, именно мы бодаемся с государством по поводу Григория Михайловича Пасько. Что там сейчас реально происходит? Осталась лишь одна судебная инстанция, которая не рассматривала его дело - президиум Верховного суда России. Однако это не является препятствием для нашего обращения в Европейский суд. Я только что вернулся из Страсбурга, где мы договаривались с представителями Европарламента об обращении в этот суд. Не далее как сегодня я говорил с одним из трех адвокатов Пасько Генри Резником, готовящим жалобу в Верховный суд РФ.
- Вы обжалуете приговор или просите о помиловании?
- Никакой просьбы о помиловании никогда не было. Она, эта просьба, возникла по инициативе помощников Президента, который объявил о готовности его помиловать. Пасько вынужден был обратиться к Президенту с письмом об отказе просить о своем помиловании. В декабре текущего года Григорий отсидит срок, позволяющий просить о его условно-досрочном освобождении. По его просьбе в тюрьме он сидел в одиночке, и это, как ни странно, облегчило ему участь, он мог работать, выпустил за неполных четыре года три книжки. Он пишет легко, дай Бог ему здоровья. 15 сентября его из тюрьмы перевели в колонию # 40 города Уссурийска. Мы считали, что ему лучше досидеть в тюрьме, но по российским законам тюрьма не считается строгим режимом - да-да, именно так. Поэтому его перевели в колонию строгого режима, откуда он может быть освобожден. (Напомню нашим читателям, что Григорий Пасько был осужден трибуналом Тихоокеанского флота за шпионаж в пользу Японии. Выразилось это в том, что он передал японской стороне опубликованные в открытой печати сведения о радиоактивном заражении акватории Тихого океана в результате деятельности российского флота - В.Н.)
- Семьей Пасько вам тоже приходится заниматься?
- У него четверо детей, семье мы помогаем, как можем. Кроме того, через наш фонд оплачивается один из адвокатов Пасько. Деньги на это дает Всемирный Комитет защиты свободы прессы.
- Сколько сотрудников под вашим началом, Алексей Кириллович?
- Шестнадцать. Сидим мы довольно просторно, у нас четыре комнаты в огромном здании АПН на Садовом кольце. Да, я не ответил на вопрос о том, откуда мы берем средства. Первые деньги были собраны в 1991 году по принципу "шапку по кругу". Тогда еще были более-менее богатые творческие союзы и очень богатые газеты. В общей сложности первый наш капитал составил сумму 300 тысяч рублей - это были достаточно большие деньги. И первое, что мы сделали, это помогли семьям Андриса Слапиньша и Гвидо Згвайзне, - двух рижских журналистов, убитых в Латвии во время событий февраля 1991 года. С семьей Андриса мы дружим до сих пор... В 1992 году мы получили первый американский грант. Дан он был, как я понимаю, в качестве пробного шара, и получил его лично я от Рокфеллеровского фонда. На эти деньги мы организовали первую в России школу юристов СМИ и за два года вырастили восемь специалистов. Когда американцы выяснили, что мы их деньги не украли и не прокутили, к нам стали относиться с доверием. В 1994 мы организовали радиопрограмму "Пять плюс один" - обмен новостями между шестью городами России. Под эту программу нам снова дали грант американцы и дают по сей день, в том числе - фонды Джорджа Сороса, Форда и другие. Ежегодно мы получаем от 500 до 600 тысяч долларов. Нас всегда морально заботило, что российские бизнесмены не дают денег: благотворительность такого рода для них вещь чрезвычайно новая, и они дозревают только сейчас. Первую программу с российским фондом мы сделали в прошлом году, и это был "Фонд гражданских свобод" господина Березовского.
- А сам Борис Березовский не нуждается в защите вашего фонда?
- Мы защищаем журналистов и журналистику. Более того, я думаю, было время, когда ее надо было защищать от Березовского - в период владения им 1-м каналом российского телевидения. Ситуация была достаточно непрозрачная. А в непрозрачные ситуации мы стараемся не вступать, оберегая свою репутацию, поскольку она у нас достаточная высокая: мы - организация с чистыми руками и абсолютно прозрачная.
- Вы взаимодействуете с Союзом журналистов России, российским Пен-центром?
- В Союзе журналистов мы, как видите, живем, являясь его ассоциированным членом. С Пен-центром мы работаем в первую очередь по делам-катастрофам. Генеральный директор центра Александр Ткаченко был общественным защитником Григория Пасько на его процессе и так далее. Вообще, Пен-центр как правозащитная организация действует очень достойно. В сфере внимания нашего фонда и Пен-центра и господин Лимонов. Мы готовы его поддержать как писателя и журналиста, но не как руководителя профашистской партии. Мы не будем защищать газету "Лимонка", а вот коммунистическую прессу защищали, и не один раз. В августе 1991 года мы были единственной организацией, выступившей с протестом против временного закрытия коммунистических газет. И в октябре 1993 года мы также были единственной организацией, выступившей против закрытия газет, поддержавших Верховный Совет. Если в стране не защищено инакомыслие, значит, в стране отсутствует свобода информации.
- Несколько вопросов личного порядка. Вы сын Константина Михайловича и...
- Евгении Самойловны Ласкиной, второй жены отца. Всего у него было четыре жены. Вот Мария Кирилловна (знакомит меня с как
раз вошедшей в комнату обаятельной женщиной. - В.Н.) - дочь Симонова и актрисы Валентины Серовой (адресата великого стихотворения Симонова "Жди меня". - В.Н.). Мы уже одиннадцать лет работаем с Машей в этом фонде.
- У Евгения Евтушенко есть замечательное стихотворение "Смеялись люди за стеной...", посвященное Е.С. Ласкиной.
- Моя мама была зав. отделом поэзии журнала "Москва", и довольно большое количество и ныне знаменитых, и просто хороших поэтов считали ее крестной матерью. На днях на 70-летии Владимира Войновича я ему попенял, что в своей бессмертной повести "Иванькиада" он не назвал одного человека, организовывавшего общественное мнение в защиту интересов Войновича. А этим человеком была именно моя мама.
- Константин Михайлович написал довольно много, в том числе активно мне не понравившуюся документальную повесть о Сталине "Глазами человека моего поколения". Из военных вещей Симонова я дважды перечитал его дневники "Разные дни войны". Что вы как читатель цените больше всего в творчестве отца?
- Да, отец написал довольно много, хотя мог бы написать значительно больше. Из его прозы я больше всего люблю две повести о 1941-м годе: "Пантелеев" и "Левашов". По выходе в свет вокруг них разразился большой скандал, против них выступил даже господин Сурков. Он позволил себе сказать, что Симонов излишней драматизацией исказил в этих повестях картину первых месяцев войны...
- Сурков ведь считался другом Симонова, да? У какого-то поэта есть стихотворение, написанное по мотивам симоновского "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?.." Начинается оно так: "Ты помнишь, Алеша?.." Алеша забыл..."
- На поминках по отцу меня сдуру кто-то решил представить Суркову. Я был с ним знаком, поэтому в представлении не нуждался. Но случай представился и я сказал, что Алексея Александровича знаю, помню его статьи о повестях отца. Он намек понял.
Еще я очень люблю "Так называемую личную жизнь" - собранные воедино повести о Лопатине. Там есть несколько недооцененных, на мой взгляд, сильных текстов, особенно "Жена приехала". В "Так называемой личной жизни" в качестве жены Гурского выведена моя еврейская бабушка - по маминой линии.
Я очень люблю стихи отца, как и вы, очень ценю "Разные дни войны", набор которых в годы застоя был в "Новом мире" рассыпан. При жизни отца они полностью напечатаны не были. Даже двухтомное издание имеет изъятия порядка тридцати, а то и пятидесяти страниц.
Теперь о повести "Глазами человека моего поколения". Во-первых, это не книга. Это расшифрованные диктовки отца. В книгу диктовки превращались тогда, когда он три-четыре раза проходился по тексту. В данном случае этого не было, в этих диктовках нет самого главного: войны. И там нет 49-го года - космополитизма и главных отцовских проблем. Отец был честным человеком и историком. "Глазами человека моего поколения" - его записи о Сталине того времени. Это историческое, тогдашнее восприятие Сталина не имеет цены! И Симонов неоднократно и недвусмысленно это подчеркивает. Главные претензии отца к Сталину начинались с 1941 года. Отец подвергся очень серьезной идеологической обработке. Послевоенный отец - это ненаписанная драма человека, который с большим трудом сохранил себя. Для него понятие члена партии означало определенные идеологические догмы, которые он не позволял себе оспаривать. Он получил Сталинскую премию за абсолютно дерьмовую, конъюнктурную пьесу "Чужая тень", а честную, хотя и наивную повесть "Дым отечества" разнесли в пух и прах. Плюс его доклад 49-го года. Он мог его не делать, но он решил делать, потому что собирался назвать те фамилии, которые не назвать было нельзя, но при этом - не называть другие. Оказаться в положении такого морального выбора я не пожелаю и врагу. Вот обо всем этом отец в обсуждаемой нами документальной повести не написал. Но когда он на своем 50-летии сказал, что есть периоды его жизни, за которые ему стыдно, и он об этом всегда помнит, он имел в виду именно 49-й год. Если вы возьмете мои воспоминания об отце и матери, то там передано ощущение моей матери: "Костя переродился!.. Он превратился в литературного чиновника". Смерть Сталина была освобождением для отца. Он долго и мучительно это преодолевал. Выстроить заново иерархию ценностей было непросто. Отец не был человеком конъюнктуры, он был человеком идеи. Знаете, что меня потрясло больше всего в нашей демократической прессе конца 80-х - начала 90-х годов? Что все кинулись проповедовать, и никто не исповедовался. Исповедовались буквально единицы. Вы слышали, чтобы кто-нибудь из демократических буревестников отказался от полученных в свое время Ленинских и Сталинских премий? А между тем, взгляды, высказываемые ими в новом времени, радикально отличались от высказанных пятью-семью годами ранее. В этом отца даже заподозрить нельзя. И "Глазами человека моего поколения" лишний раз доказывают, до какой степени он был честен по отношению к самому себе.
- Почему Константин Михайлович просил развеять свой прах над полем под Могилевом, где он едва уцелел в августе, если мне не изменяет память, 1941 года? Ведь даже ради своих потомков, детей, внуков и правнуков, можно было разрешить похоронить себя на Новодевичьем кладбище...
- Отец написал об этом - почему он решил поступить именно так. На этом поле, писал отец, он впервые понял, что есть шанс, что войну мы не проиграем. На этом поле был первый реальный, хорошо организованный очаг сопротивления врагу. Что касается нас, мы часто бываем на том поле, где все-таки установлен камень, хотя о камне никакого разговора в его завещании не было.
