Александр Лившиц

САМОЕ ТЯЖЕЛОЕ - ГОВОРИТЬ ПРАВДУ ПРЕЗИДЕНТУ

"Я сопровождал в Америке Бориса Николаевича, - рассказывает Александр Лившиц. - Увидел в магазинчике попугайчика. Купил. По окончании визита журналисты спросили, что везу из США. Я сказал полушутя - и влип. Потому что начался "испорченный телефон" в чистом виде... Кончилось все полным анекдотом. Мы готовили президентское послание Федеральному собранию. Собралась аналитическая группа. Я по каким-то делам выскочил. А попугай еще стоял в шкафу. И вот (не скажу кто) решил подшутить - наговорил в клювик… В общем, приезжаю к внучке: "Машенька, смотри какая птичка! Она разговаривает!". Жму кнопочку – и к общему ужасу птичка начинает крыть хриплым матом…"

С Александром Лившицем я собирался поговорить о его семье - знал, что где бы Александр Яковлевич ни работал, первым делом он вешал в кабинете портрет отца.

Сегодня Лившиц - вице-президент холдинга "Русский алюминий" Прежде восемь лет пробыл на самой верхотуре власти - помощник президента, министр финансов, вице-премьер… На круг - девять назначений, шесть увольнений-переназначений, и количество взлетов не совпадает с количеством посадок оттого, что подписание бумаг не поспевало за кадровыми перемещениями - несколько раз выходило, что, работая на одном посту, Лившиц еще формально оставался на прежнем. Он - свидетель времени. Хотя, понятно, и небеспристрастный. Но кто в ситуации, когда у каждой стороны своя правда, может претендовать на беспристрастность?

Вот и получилось невольно, что беседа свернула в сторону - говорили не столько об отце, сколько о том, что происходило под взглядом со старого портрета.

Приключения электронного попугая

- Правда, что в кабинете министра финансов Лившица висела клетка с попугаем, который повторял "Денег нет!"?

- Слушайте, ну уж вы-то меня попугаем этим не доставайте! Во-первых, я еще не был министром, был помощником. Во-вторых - не было никакого попугая! То есть был, но электронный. Игрушка такая. Птичка из искусственного меха, внутри магнитофончик. Наговорил в клюв пару фраз, нажал кнопочку - она повторяет.

История такая. Я сопровождал в Америке Бориса Николаевича. В свободную минуту вышел в город, увидел в магазинчике этого попугайчика, загорелся - дай-ка внучке привезу, благо стоит копейки. Купил. По окончании визита - прием. Журналисты спрашивают, что везу из США. Я сказал полушутя - и влип. Потому что начался "испорченный телефон" в чистом виде. Байка про попугая, обрастая подробностями, закочевала из газеты в газету. Дошло до того, что "Советская Россия" (или "Завтра", не помню) гневно вопрошала: откуда у этого Лившица деньги на покупку заморских птиц?

Для меня лично кончилось все полным анекдотом. Мы готовили президентское послание Федеральному собранию. Собралась вся аналитическая группа - большая команда, старые друзья. Я по каким-то делам выскочил. А попугай еще стоял в шкафу. И вот (не скажу кто) решил подшутить - наговорил в клювик… В общем, приезжаю к внучке: "Машенька, смотри какая птичка! Она разговаривает!". Жму кнопочку - и к общему ужасу птичка начинает крыть хриплым матом. Немая сцена.

"Простите, братцы"

- Неохота повторяться. Я уже десятки раз говорил - после выборов 1996 года в стране была выжженная пустыня, а не финансовая система. А выкручиваться надо… Это было время не только невероятно тяжелое в профессиональном отношении. Я, в силу особенностей характера, все ощущал тяжелее вдвойне. Помню, иду по коридору в Совете Федерации, очень сложная ситуация, голова только ей и занята, совсем отключился - и вдруг из-за какого-то угла журналисты с камерой. "Ага! Александр Яковлевич! А шахтеры? А те? А эти? Вы же обещали!..". И у меня вдруг вырвалось: "Братцы, простите!". Так в эфир и пошло.

- Жалеете?

- Сегодня - нет. Хотя, наверное, министр не должен говорить "простите". Но я знал, какие отчаянные шаги предпринимаются, деньги скоро достали. Просто сидело в подсознании - и выскочило.

Аппарат

- Переход на аппаратную работу вам дался тяжело? Одно дело - ученый, профессор, другое - чиновник…

- Чисто аппаратного опыта у меня, естественно, не было. Но у кого из нас он был? У Сатарова? У Краснова? Мы пришли все вместе, вместе на ходу и учились. Очень много помогал Виктор Васильевич Илюшин, у него за плечами все-таки школа ЦК КПСС… В аппаратной

работе своя культура, ее нужно понимать…

- Например?

- Например, никогда нельзя спорить с шефом публично. Ельцин этого не терпел. И был прав! Он - президент! Если кто-то при свидетелях высказывает свое несогласие с президентом - честнее уйти. Принципиальный вопрос? Попытайся убедить с глазу на глаз.

Вообще, надо понимать, что такое аппарат. Это важнейший элемент государственной машины. Его задача - подготовка решений. Президент же не директор скотобазы, которому возчик Сидоров пишет: "Прошу отпустить в отпуск!". "Отпускаю! Директор Пупкин!". Вот гора бумаг, и ясно, что Ельцин до конца дней не сможет их все прочесть. Но нужна президентская резолюция, без которой вопрос не решается. Проекты резолюций аппарат и готовит. По каждому документу может быть пятнадцать вариантов решений, причем идеальных нет, - но выбрать надо оптимальный. Поверьте, даже если сформировать команду из одних ангелов, все равно будут схлестывания…

Резолюция должна быть конкретной и однозначной. Никаких "казнить нельзя помиловать". При этом именно президент берет на себя ответственность. Могу привести массу случаев, когда приходил, скажем, министр, глава комитета, и просил - нужно, чтобы резолюция был вот такой, я даже текст подготовил. "Но ты понимаешь, что это значит для отрасли?" "Да. Очень тяжелое решение. Только другого выхода нет. Но, мужики, я - министр - должен иметь возможность говорить подчиненным: пытался противостоять, делал, что мог, однако сами видите - царев указ!".

Однако президент ведь тоже понимает, что за его спиной хотят спрятаться! И первый тяжелый разговор будет с тем, кто принес документ. То есть - со мной. Если уверен, что все это действительно важно для дела - держи удар.

Нужно понимать, что есть "царская забота", а есть "не царская", и глава государства не может погрязнуть в бесконечной череде второстепенных вопросов. Что, придя в аппарат, ты "умираешь в шефе": все твои лучшие идеи, блестящие находки отныне не твои. Их озвучит президент, они навсегда будут связаны с его именем. Для профессионального аппаратчика это норма, а для профессора… Приготовься, что журналисты тебя будут терзать: Александр Яковлевич, вы же знаете, какое решение подготовлено! Улыбайся, отшучивайся - но проболтаться нельзя. Последнее слово должно быть за президентом.

Тут рассказывать много можно…

У меня в одной из зарубежных поездок случилась неожиданная встреча. Есть такой Мартин Фелдстайн, экономический советник Рейгана во время налоговой реформы. Он был одним из героев моей диссертации. И вот нас представляют друг другу. Слово за слово, вы были советником у своего президента, я у своего… И Фелдстайн произносит интересную фразу: "Самое тяжелое - говорить шефу правду. Я Рейгану говорил правду два года. На третий он сказал, что не хочет меня больше слушать - и уволил".

- Вы Ельцину говорили правду?

- Конечно.

Кое-что о Ельцине…

- Ельцин никогда не унижал людей - и в этом отношении с ним было легко работать. К каждому только на "вы", никакого мата, никакого крика, никаких оскорблений. Брал другим. Вы представляете, что такое ельцинская пауза? Это когда Борис Николаевич смотрит в упор тяжелым взглядом и …молчит. Собеседника плющило в лепешку. Помню, один из членов правительства докладывает ситуацию, вдруг Ельцин бросает: "А по такой-то губернии?", и начинается она - знаменитая пауза. Боже! Человек вдруг бледнеет, голос срывается, как у мальчишки… "Борис Николаевич… Все будет сделано… В трехдневный срок решим…" . Ельцин медленно кивает - и тот будто в воздухе растворяется. Ельцин поворачивается ко мне: "Но я же его еще даже руг

ть не начал! Эх…" - и рукой махнул: не мужик, дескать. Такие проверки он мог устроить любому - на трудную задачу, на реакцию, а по большому счету - "мужик или не мужик?".

Невероятное чутье. Интуиция. Если понимает задачу по-своему - пойдет танком. Можно ли было переубедить? Иногда - да. Иногда - по обстоятельствам. Раз была ситуация - я раз пять выдерживал эти самые паузы (испытание не из приятных). Наконец ледяным голосом прозвучало: "Завтра к десяти утра проект резолюции должен быть у меня на столе!". Я пришел с двумя бумагами - проект, который он требовал, и заявление об отставке. (Против совести идти не хотел, а вопрос был принципиальным.) Ельцин заносит ручку для подписи, я сквозь зубы выдавливаю: "Так не надо делать!". Заявление держу наготове, если что - подам следом. Он тяжело поднимает глаза, лицо темное: "А как надо?". Ага, зацепило! "Я уже говорил. Надо - вот так и так!". У него лицо по-прежнему темное, но слушает. Потом неохотно: "Хорошо. Готовьте новый проект. Контроль за исполнением вопроса - за вами". Ну и замечательно! Я и так эту проблему под контролем держать собирался!

Но было несколько моментов, когда я увидел совсем другого Ельцина.

Первый - 9 мая 1995 года. Парад Победы на Красной площади с участием ветеранов. Про этот парад надо особо рассказывать: шли старики, поддерживая друг друга плечами, чтобы не упасть. Помню, как плакал Клинтон…

Я на парад взял внучку - ту самую. Появляется Ельцин. Идет, всем жмет руку, я тоже протягиваю, он жестом останавливает: "Сначала - дама!". И начинает с высоты своего двухметрового роста наклоняться к Машке, чтобы поцеловать ей руку. А Машка испугалась и руку за спину спрятала. Я: "Маша, достань руку! Достань руку, это Ельцин!", Машка вконец испугалась, руку прячет еще сильнее, Ельцин медленно сгибается, очень осторожно достает ее руку и церемонно целует.

В августе 96-го он публично приказал мне найти деньги на зарплаты. Иначе говоря, отыскать черную кошку в темной комнате. И я ведь еще министром финансов не был, только помощником, даже приказать никому ничего не мог. Каким напряжением давался каждый день - лучше не вспоминать. Кончилось тем, что прихватило сердце. А Ельцин всю жизнь очень рано встает, потому распорядок работы аппарата сам собой смещался - сначала к девяти приходили, потом к восьми, к семи… И вот семь утра. Пришли врачи, быстро делают кардиограмму, я на диване голый по пояс. Тут - звонок. Ах, ты… Снимаем присоски и провода, подхожу к телефону. Естественно, Ельцин. "Что это вы трубку брать не торопитесь?". "Борис Николаевич, у меня врачи… (и чтобы как-то объяснить) плановая проверка…". И вдруг в трубке испуганный вскрик: "Врачи? Что с вами???". Я потом долго думал об этом случае: Ельцин, которого все считают железным - и такая реакция, человеческая, естественная…

"Мы же не подведем Родину!"

- …Хорошо, типичная тогдашняя проблема - оборонка. То, что с ней произошло - трагедия. Поверьте, я искренне говорю, у меня к оборонке особое отношение: в 60-х, после техникума сам работал "почтовом ящике 29-29" - пилюгинская фирма, в Зюзино. Юношеское потрясение на всю жизнь - я увидел живых персонажей из "Девяти дней одного года", в таких же белых халатах, так же блистательно мыслящих. И мне же суждено видеть, как отрасль тонет. Она тонула, как линкор - тяжело, горестно, неостановимо. Более того! Началась маргинализация умных, талантливых людей, процесс мучительный и страшный.

Но вот записывается ко мне на прием руководитель одной оборонной фирмы. Очень крупный ученый, академик. В глазах - боль: гибнет завод, дело всей жизни. "Александр Яковлевич, дайте д

нег!". Я: "Иван Иванович (условно), вы же знаете бюджет - нет там денег. Но мне подготовили справку. Ваши изделия реально продать в такие-то страны. С этим можем помочь. Проведите сертификацию, подготовьте весь пакет документов…"

Он смотрит на меня с тоской: "Александр Яковлевич! У меня на заводе народ - золото! Уж мы-то Родину не подведем! Вы прикажите! Восемь изделий за месяц? Сделаем! Двенадцать? Сделаем! Умирать за станками будем, но сделаем! Только денег дайте…". "Иван Иванович, нет денег!". "Не бывает такого! Дайте!".

Понимаете, он ко мне приходил, как когда-то в оборонный отдел ЦК КПСС. Но времена-то уже другие, денег действительно не было. И тянулся разговор двух глухих: "Дайте денег!" "Нет денег!" "Дайте!". А ученый замечательный, и человек хороший, но этой упертостью своей гробит и завод, и всех, кто на заводе.

Если б так с одной оборонкой было!

- Министра финансов Лившица не материл только ленивый. Не подмывало швырнуть заявление, хлопнуть дверью? Перестали бы быть пугалом…

- Нет. Во-первых, я человек лояльный к людям, с которыми работаю. Во-вторых… Существует неписаная этика госчиновника и топ-монеджера: ты не сдаешь своего руководителя. Тем более, если это президент или премьер. Какие бы факты, какие бы подробности ни были тебе известны. Сдать - непорядочно. Порядочный человек - он ведь не плюет в лифте не потому, что никто не видит, а потому, что просто не может плюнуть, так? А вообще министра финансов никогда не любят. Наоборот - плох тот министр финансов, которого любят. Значит, разбазарит все. Это такая должность, где надо говорить "Нет", в ответ слышать со всех сторон "Сукин сын!", а через пять лет - "Ты был прав…"

На самом деле на тех постах, которые я занимал, самое тяжелое - компромиссы с самим собой. Ты знаешь, что в интересах страны надо произвести определенные действия. Но не можешь. Кто-то иначе видит проблему, кто-то лоббирует противоположное решение, кому-то дорогу переходишь… И, главное, даже твой президент нужное решение не примет - просто потому, что найдутся люди, которые его переубедят. Вопрос - что дальше? Встать и уйти? Хлопнуть дверью, как вы говорите? И тут начинается самокопание: ну, хорошо, хлопну дверью - а на мое место придет какой-нибудь хмырь и все развалит? (Не факт, что придет хмырь, наоборот, возможно появится кто-то гораздо лучший - но сами по себе такие мысли неизбежны). Один компромисс, другой, третий… А дальше действительно наступает момент истины.

Каждый решает сам. Можно и уйти. Но не в оппозицию. Разве что ты выбрал дальнейшую карьеру публичного политика (пример - Глазьев). Однако поливать на всех углах тех, с кем работал… Не знаю, я лично не могу.

Две реликвии

- Хотите покажу две своих главных реликвии? Это копии договоров о выпуске еврооблигаций. Одна датируется ноябрем 1996 года, вторая - весной 1997 года. Со второй забавная история связана. Уже все было подготовлено, проведено род-шоу, и тут звонок от… Скажу так - от очень крупного человека. "Саша, пойми правильно, у нас перестановки, мы тебя с министра финансов снимаем". Отвечаю: " И ты меня пойми правильно. Через неделю я привожу в Россию миллиард долларов. За неделю до такого события министра финансов не снимают. Миллиарда не получим!". "Подожди, я перезвоню". Перезванивает: "Снятие откладывается на неделю". "То есть, вы мне разрешаете привезти в страну миллиард, а дальше, вместо "спасибо", - по шеям?". "Выходит так". И действительно - так и получилось… Тоже - из хроники аппаратных игр.

Все надо пережить

- Нашу беседу будут читать не только в Москве. И не только те, кто сумел "подняться"

ельцинское время. Ее будут читать на тех же оборонных заводах. В деревнях… В военных городках… Наверняка кто-то вспомнит ельцинские годы и скажет: Лившиц - он ведь тоже причастен к тому, что мы тогда пережили…

-Да. Причастен.

- И что?

- Вы какого ответа от меня ждете? Знаю ли я, как живет деревня? Знаю. И когда был министром, знал, и потом. Не забывайте, после отставки я вел на телевидении передачу "Спросите Лившица". Пытался объяснить, что происходит с нашей экономикой и какие возможны выходы. Писем пришло порядка пяти тысяч, среди них такие исповеди - мороз по коже. Иногда просто приходилось работать экономической "службой спасения".

Можно ли было в тогдашних условиях действовать иначе? Лучше? Сомневаюсь. Я знаю всех мало-мальски толковых экономистов того времени.. Будь они на моем месте - делали бы то же самое. Будь я на их месте - делал бы то же самое (ладно, почти то же самое, с небольшими поправками). И лукавит любой, кто говорит, что имелись другие решения.

Надо понять простую вещь. Все. Прожито. История не терпит сослагательного наклонения. Как сделано - так сделано. А сделано главное - худо-бедно, этот дредноут мы через рифы провели. Самое страшное уже позади.

- Позади?

- Послушайте, давайте вспомним, что взяли на себя мы - команда 1990-х годов. Первые годы никакого плана реформ вообще не было, просто разруливалась одна кризисная ситуация за другой. Мы на себя взяли 1991 год - время, когда в магазинах элементарно не было еды, время повального обнищания. ЭТОГО больше не будет. Мы взяли на свои сердца 1993 год - самый страшный. Я помню съезды народных депутатов, помню Васильевский спуск и две шеренги ОМОНа, разделяющие две толпы - одну с красными флагами, другую с портретами Ельцина. А посередине, по ОМОНовскому проходу идут депутаты, ну и я с ними - они в гостиницу "Россия", я к себе на Старую... Обе толпы орут, омоновцы их теснят щитами, и я понимаю, что и с той, и с другой стороны одни и те же люди - наши люди! Но отойдет ОМОН - они рванутся друг на друга! Про ночь с 3 на 4 октября рассказать? Я ведь ее провел в Кремле… Призрак гражданской войны - что может быть страшнее? Так вот ЭТОГО тоже больше не будет.

Продолжать? Мы приняли на себя серьезные экономические ошибки 1994-95 годов. Тогда произошло расшатывание нормальной психологии налогоплательщика льготами, поблажками, разрешениями не платить… Что ж, тоже урок. Мы приняли на себя чудовищное безденежье 1996-97 годов - со всеми тяжелейшими последствиями. Наконец, мы приняли на себя дефолт. Так вот второго дефолта тоже больше не будет…

Самое тяжелое уже пройдено. Нынешней команде сдана какая-никакая экономика, более-менее нормальная финансовая система. Да, вы мне назовете тысячу сегодняшних проблем, я вам в ответ - две тысячи, проблем тяжелейших, страшных, но, согласитесь, частных. Частных - следовательно, исправимых. Еще пять-десять спокойных лет - и все отладится. А пять-десять лет - это для человеческой жизни большой срок, с точки же зрения истории государства - тьфу! Мгновение…

***

Так вот, об отце. Отец, Яков Лазаревич, историк, выпускник знаменитого ИФЛИ, однокурсник Михаила Кульчицкого и Павла Когана, ушел на войну добровольцем в составе 9-й дивизии народного ополчения Кировского района Москвы. Дивизия полегла полностью, Лившиц-старший уцелел чудом, из окружения вышел, как вспоминал, с партбилетом в кармане и гранатой без запала в кулаке. То есть - "сохранив партдокументы и оружие". Потому претензий к нему не было, тут же снова направили в строй. Воевал рядовым, вторым номером у пулемета.

У него была близорукость минус 9, и д

узья из взвода приносили "очкастому Яшке" снятые с убитых немцев очки - в запас. Он объяснял, что какие попало не подходят, а ребята не понимали, это был простой деревенский народ, который не разбирался в тонкостях диоприй.

Ранения, контузии, госпиталя, звездочки на погонах... Войну закончил майором, дослуживал в Германии. Там в 1946-м родился сын - нынешний Александр Яковлевич.

У Якова был брат, Эдуард, он работал в Министерстве автомобильной промышленности - умница, правая рука легендарного Лихачева. В начале 50-х Эдуарда арестовали. Через много лет Якову Лазаревичу дали посмотреть его дело. Вернулся домой потрясенный. Протоколы были в бурых пятнах. В последнем арестованный сознавался в намерении взорвать автозавод имени Ленина, но специальной припиской уточнял: никто из родственников и друзей не был в курсе моих преступных замыслов, поскольку я тщательно конспирировался. То есть, поняв, что самому не уцелеть, Эдуард отводил беду от близких.

После ареста брата майора Лившица из армии выперли. Семь лет ходил без работы. Жили на грани нищеты. Что-то скрыть-смухлевать недавний майор-фронтовик со своей бестолковой честностью идейного коммуниста не мог по определению.

Только в середине пятидесятых приняли учителем истории, на шестом десятке стал преподавателем вуза.

Он был председателем Совета ветеранов своей 4-й гвардейской танковой армии.В маленькой двухкомнатной квартирке одну комнату полностью занимал ее архив - боевой путь каждого подразделения, карты, снимки. Гигантская картотека на всех, кто воевал в 4-й - картотека, составленная самостоятельно, по воспоминаниям однополчан, по запросам в архивы. Каждый вечер писалась пачка писем -поздравления ветеранам армии с днем рождения.

Помощь ветеранам 4-й танковой Александр Лившиц сегодня считает главным сыновним долгом.

Мать до конца дней носила прическу, с которой ее впервые увидел будущий муж - прямой пробор, косы валиками на затылке. Преподавала историю в техникуме. Всю жизнь читала-перечитывала русскую классику: Пушкин, Лермонтов, Толстой - иных писателей не признавала. У нее была своя боль: погибший на фронте брат. В остальном прожила по-своему счастливый век: дети удались, муж всю жизнь любил ее с непреходящей юношеской нежностью, от всего ограждал, защищал - так не бывает, но так было. Когда в 1986, уже в преклонном возрасте, мать сломала шейку бедра, то, что обычно становится семейной трагедией, обернулось нечаянным почти счастьем: Лившиц-старший забросил все дела, даже своих ветеранов, и семь лет, до самой смерти жены, сидел у ее постели, выполнял любую просьбу, любой каприз…

Словом, интеллигентная, тихая, очень по-советски правильная семья. Сын и дочь росли такими, каким хотели их видеть родители…

Осенью 1991-го, после Вискулей, профессор Московского станкоинструментального института Александр Лившиц пришел в аудиторию на очередную лекцию, посмотрел на студентов (которые, как водится, тискались, шушукались, хихикали) и вдруг неожиданно для себя рявкнул с кафедры: "А ну тихо! Не поняли, что произошло? Империя рухнула! Где мы родились… Которой служили…".

А через несколько месяцев он был привлечен в Аналитический центр администрации первого президента России. Леонид Парфенов хорошо подметил, что поначалу слова "президент России" звучали исторически диковинно - почти как "царь Америки".

Фронтовой портрет отца всегда висел в кабинете Лившица - и в Кремле, и на Старой площади, и в Белом Доме. Это выглядело необычно для кабинета высокого чиновника, и один из зарубежных гостей, увидев снимок человека в военной форме, радостно закричал: "О! Тухачевский!"