Александр Наумович Колкер - композитор. В том смысле, что с ним, с его песнями связан огромный отрезок времени нескольких поколений советских людей. И поют они их сегодня за столом, и слушают вне зависимости от того, где в данный момент проживают. Но не все знают, что Александр Наумович - блистательный рассказчик. Разговорить его несложно, и вопросы уже задавать не надо. Главное - не перебивать.
Слушатель, который любит или не любит наши песни, нашу музыку, наши театральные спектакли, он чаще знает нас по исполнителям... Поэтому сам назову песни, по которым знают Колкера: "Карелия" ("Остроконечных елей ресницы..."); "Опять стою на краешке земли..."; "Качает, качает, качает задира ветер фонари над головой..."; "Стоят девчонки..." Песен больше ста, но когда я сажусь за рояль и играю попурри из них, зал всегда поет вместе со мной.
Музыкальная трилогия по произведениям нашего классика Сухово-Кобылина - "Свадьба Кречинского", "Дело" и "Смерть Тарелкина" - идет больше двадцати лет. А недавно ее принял к постановке Малый театр. Еще - "Труффальдино из Бергамо", почти народная комедия (я раз в месяц по разным каналам ее вижу); песни к фильмам "Трое в лодке, не считая собаки", "Хроника пикирующего бомбардировщика", "Волшебная сила искусства" с Аркадием Райкиным...
Ну, довольно хвастать... Неудобно.
Все мои лучшие песни спела Мария Пахоменко. И немудрено! Трудно представить, что я эти песни понес, скажем, Пьехе. Были бы серьезные осложнения в семье. Кроме того, мне нравится манера пения Марии - искренняя, доверительная, очень русская...
Я впервые увидел Машу, когда она была совсем юной. Я был ненамного старше. У Маши была потрясающая коса - до щиколоток... И абсолютный слух!.. А у меня была пара популярных песен и сердцебиение. Я ухватился за эту косу и... вот до сих пор не отпускаю.
Нас всегда (впрочем, сейчас уже нет - не тот возраст) друг с другом разводили. Звонили по телефону и сразу в лоб: "А правда, что вы разошлись?" Сначала я говорил: "Ну что вы! У нас семья! У нас все замечательно!" Потом мне надоело. И я стал отвечать: "Да! Случилась беда... Вчера оформили развод... И Маша вышла за Кобзона, а я женился на Пьехе!"
Получали и огромное количество писем. Например: "Муж моей любимой женщины! Я сейчас служу на Севере в армии, но когда выйду на свободу, я приеду и тебе, сука, отрежу шнобель первым делом! Я слышал, что ты бьешь Марию. Смотри у меня! Высылаю свою фотографию. Нас двое здесь - я в шапке, а брат без шапки".
Или: "Дорогая Мария! Я безумно люблю, как вы поете. У вас чистый голос, как ручеек, не то что у Пьехи. Или Пиехи - не знаю, как правильно пишется. Она, вероятно, не пьет продукт пчеловодства прополизат. А вы, вероятно, пьете. Я посещаю все ваши концерты... но это тайна".
Или: "Многоуважаемая Мария Леонидовна! Безумно высоко чту ваш талант! Вчера решил купить катер с мотором. В нашем городе ходят легенды о вашем бескорыстии. Прошу прислать две тысячи рублей. Если это вам сложно, пришлите тысячу, а тысячу будете должны".
Когда приходили алкаши, они попросту пели: "Разговоры да разговоры! Сердце к сердцу тянется!.. Мария, дай треху!"
Моряки какие-то приходили: "Ах вы ночи, матросские ночи!"
Шизофреники, с трясущимися губами: "Люблю Марию! И все!.."
У нас дома стоит "Золотой Орфей", который Маша привезла первой на нашу землю с международного фестиваля в Болгарии...
Меня, естественно, не выпустили. (Я не мог ехать с женой: а вдруг?!) Сидел в Ленинграде, названивал в министерство культуры: "Как там Пахоменко?" Отвечали: "Мы, к сожалению, не в курсе дела. У нас закончился лимит на телефонные разговоры". Ночью звонил в Варну, приглашал атташе по культурным вопросам: "Как там Маша?" Отвечали: "Мы очень заняты, у нас текучка!" (даже по телефону я ее, абонентшу, видел - дама с халой на голове!). В конце концов снизошла: "Я видела только одно - всем один букет цветов, а Пахоменко - три".
В жизни Маша - человек более чем скромный. Косу свою всегда прятала, а тут... У нее не было парикмахера, никого не интересовало, где она возьмет платье, туфли и так далее... В общем, распустила водопадом она свои волосы, вышла и... уже могла не петь.
"Гран-при"! Высшая награда! "Золотой Орфей"! (Само собой, не только и не столько за "водопад волос"! За голос!)
Позвонила Маша в Москву, в министерство: "Ура! "Гран-при" - наш!" Там клерк один отреагировал: "Чего кричишь?! Гран-при, гран-при! А где первая премия?!"
Потом Фурцева хотела оставить этого "Орфея" в министерстве культуры, но Маша отстояла... И вот с 1971 года он стоит здесь, доставляя много неприятностей. На до сих пор бомбардируют вопросами: "Скажите, он правда из чистого золота?"
Я всегда отвечал: "Да! Четыре с половиной кило чистейшего золота! Прошу выставить охрану!"
А международные призы не бывают из чистого золота, особенно в четыре с половиной килограмма.
Вот... забавно... В Каннах в 1969 году Маша получила "Нефритовую пластинку" - первую свою международную награду. Мы тогда только еще выходили из нищеты. Я в то время на "пыльниках" играл, то есть на танцах. В Мраморном зале. В перерывах между танцевальными отделениями работала выездная сессия суда Василеостровского района. Выходила такая усталая дама в очках и объявляла: "Гражданин Петров, пырнувший сожительницу Сидорову ножом, приговорен к трем годам лишения свободы.. Танцуем полонез-мазурку!"
Так вот Канны... Поздняя осень. На Маше - модная дубленка... Единственное наше богатство. Дирижер приглашает Машу на репетицию. Перед ней в зале сидит какой-то тип - заросший, косой, черный, небритый. Оставить дубленку, выйти к оркестру?.. А вдруг, не ровен час... Взять одежку с собой на сцену - хохот будет! Пошла так... Спела с блеском, вернулась. Уф! Дубленка на месте.
Следующего объявляют: "Композитор Франсис Лей!" И что вы думаете? Встает этот самый - косой, черный, небритый.
Я его считаю своим учителем. Не то чтобы я ходил к нему в консерваторию... Он там не преподавал никогда. Но Василий Павлович - глыба песенная. Когда звучит его песня, не надо объявлять, кто композитор - "Подмосковные вечера", "Однополчане"...
Мы с ним очень дружили. Не скрою, очень крепко выпивали. По моим подсчетам на логарифмической линейке, Вася с минусовым допуском выпил где-то две с половиной цистерны. За жизнь.
Историй с ним было... Как-то Василий Павлович "недобрал"... Ну, мужчины понимают, что такое "недобрать". И вот, в час ночи он шмыгнул мимо жены, выскочил на улицу (а жил он на набережной Фонтанки на пятом этаже, и что очень важно - дом без балконов!). Стал ловить машину. И поймал. С этой самой... выдвигающейся люлькой, чтобы провода чинить. Пожилой мужик, бывалый шоферюга. Есть?! Есть! Доставай! Открывай-наливай! Не могу, за рулем! Ты что, каждую ночь пьешь с Соловьевым-Седым?!
В общем, приняли по стакану. Вася добрал, захорошел и говорит: теперь выдвигай свою люльку и поднимай меня домой!
Дальше - действие в квартире. Жена, Татьяна Давыдовна, нервничает: где Вася, где?! И слышит: в окно (пятый этаж, дом без балконов!) - тук-тук-тук! Раздергивает тяжелые шторы и...
Василий Павлович - это Василий Павлович!
Мой любимый человек - Ким Рыжов. Друг. Соавтор. Я боготворю его, прежде всего, за талант. Судьба сурово с ним обошлась, ногу ему ампутировали...
Ким Иванович тогда уже в авторах у Райкина числился, пальто с бобровым воротником носил, на "Волге" с оленем ездил... Но настал момент, я тоже купил себе автомобиль - черную "Волгу". Теоретически и даже отчасти практически я ездил, но не было прав.
Так вот, Кимуша к тому времени был уже без ноги... И вот звоню ему - со своего пятого на его восьмой этаж: "Умоляю! Хочу прокатиться! Но прав нету! Можешь ли ты сесть рядом - инструктором?" (Ученик может и без прав.) Он говорит: "Радость моя! Ты знаешь, что ядля тебя все сделаю, но ведь я на костылях?"
Я поднялся на восьмой этаж, подсунул ему костыли (которые он называл - "лыжами"), кое-как спустил его на лифте и усадил на переднее сиденье. Едем. Выехали на Литейный. Тут разворот 180 градусов... Встал поперек трамвайных путей и заглох. Все движение застопорилось. Откуда ни возьмись, общественники бегут с повязками, с жезлами. Один прыгает на заднее сиденье:
- Ваши права!
- Нет, - говорю, - прав. Я - ученик!
- А это кто? - обращает внимание общественник на Кима.
- А это мой инструктор!
- А вы не могли выбрать инструктора не со сломанной ногой?!
- А я ему доверяю!
Кое-как завелись, проехали до ближайшего пункта ГАИ. Старший лейтенант тупо смотрит, а общественник начинает объяснять: мол, вот этот маленький, в очках, - ученик... а вот это... вот то, что стоит на костылях... - это инструктор. И когда гаишник спросил Кима: "Вы действительно инструктор?!", Ким гаркнул:
- Говорите громче! Я очень плохо слышу!
В этом - весь он.
Это все было. Это все - жизнь. Это все именно так, а не иначе. "Лифт вниз не поднимает!" - однажды в одесской гостинице "Лондонская", увидел я такую табличку. И понял: эта фраза определяет исторический отрезок, выпавший на мою долю, всю мою жизнь, пуповиной связанную с этим государством, в котором я родился и в котором собираюсь помереть. (Я и книгу-то свою назвал именно так - "Лифт вниз не поднимает!".)
Жизнь продолжается. Жизнь непредсказуема. И этим прекрасна. Телефонный звонок - и мы летим в Стамбуле, Монако, Афины. (Мы с Машей по-прежнему легки на подъем...) Телефонный звонок - и в Малом ставят "Свадьбу Кречинского".... Я засох бы и заплесневел, если бы было по-другому...