Александр Калягин

Александр Калягин

Однажды утром семьдесят пятого года страна огромная проснулась в приподнятом настроении, несмотря на непрекращающуюся борьбу за мир: накануне по телевизору показали фильм "Здравствуйте, я ваша тетя", который был тут же растаскан на цитаты. "Я тебя поцелую. Потом. Если захочешь". Мы получили в подарок удивительного комика Александра Калягина и, очарованные его глазами небесного цвета, поспешили туда, где "много диких обезьян", но где на самом деле оказалось совсем не так безмятежно, как обещала нам тетушка Чарли из Бразилии.

"Ну ты, глобус!" - кричит похожая на управдома пионервожатая. Мальчик смотрит в окно. "Я к тебе обращаюсь!" - комсомольский значок алым зрачком сияет на возмущенной груди. Мальчик медленно отворачивается от окна. Это ему! Мальчик, наверное, и впрямь похож на глобус - круглоглазый, круглолицый и - чего уж там - не худенький. Потом он будет кривляться перед маминым трюмо, корчить разные рожи, изображать то Чаплина, то Райкина, а однажды забудет о страхе быть смешным и научится смешить других. Он станет комиком. И трагиком. И худруком театра, и председателем Союза театральных деятелей России, и просто хорошим артистом. Но и через 46 лет не забудет того детского унижения: ну ты, глобус!

А между тем "комсомольская богиня" почти права. Александр Калягин, как и всякий талантливый человек, действительно глобус. Целая планета. Со своими морями-океанами, подводными рифами, темными глубинами, прозрачными реками, непроходимыми лесами, болотами, пустынями, вулканами.

"Когда нервничаю, очень много ем. Просто глотаю, как крокодил какой-то. Все туда, в печку кидается. Люди приходили: 'Cлушай, отлично выглядишь! Пышущий такой... У тебя все хорошо?' - 'Все хорошо. Нормально'".

У него в архиве где-то завалялась черно-белая карточка, его первая фотопроба для "Неоконченной пьесы", на которой Никита Михалков прочертил жирно фломастером внутри круглого калягинского лица нужный абрис. Никита был строг. Влезешь в этот размер, будешь играть. Месяц Калягин сидел на гречке. Влез. Сыграл. Быть может, лучшую свою роль в кино.

А вообще-то он считает, что писать про него совсем не интересно:

- Что нового я открыл в профессии? Ничего! Я открыл самого себя. И все! Меня замучили вопросами: расскажите какой-нибудь смешной случай. Не помню я! Они есть, но они мне не интересны. Потому что я их уже прожил - чего я буду рассказывать. Лучше поговорим о другом. А вообще, если делать книгу, то ее всю можно было бы построить на письмах. Столько я их в своей жизни написал...

Письмо, с которого хорошо бы начать такую книгу, - в сундуке. Сундук на даче. А дача... нет, до нее Александр Александрович сегодня не доберется. И завтра тоже. Утро-вечер - репетиции "Венецианского купца" с Робертом Стуруа, а еще спектакли в его театре Et Сetera, и роли в Художественном театре, и театральный союз... Доберется послезавтра, выкроив пару рассветных часов.

Письма издалека

Первое письмо (и единственное) от отца, Александра Ивановича Калягина, было написано 25 мая 1942 года лиловыми канцелярскими чернилами и отправлено в село Малмыж, что на реке Вятка, где у него в эвакуации родился сын. А меньше чем через месяц, 17 июня, Александр Иванович умер. Разрыв сердца. Но сыну успел дать имя. "Ну что же, давай его назовем так: Александр - хорошее имя, славное и имеющее героическое прошлое. Сокращенно Алик. Тоже прекрасно! Итак, решено - Александр Александрович Калягин!"

Директор Московского областного педагогического института, зав. кафедрой истории, на которой работал знаменитый создатель "Наполеона" А. З. Манфред, профессор А. И. Калягин знал, о чем говорил. Александр значит "победитель". "Ну и молодец ты, родная Юля, - писал он в том письме к жене, - что родила такого сына!.. Он действительно важный и такой сосредоточенный. Ну что же, это хорошо, в обиду себя не даст".

Он и не дал. Хотя по тем временам и обстоятельствам его вообще не должно было быть. Война, эвакуация, папа далеко, маме 40 лет, мудрый врач, посоветовавший: рожайте! Малмыж, изба, у младенца парали

зована при рождении рука, сельский доктор, вернувший его с того света. А потом Москва. Бабье царство. Маленькая комната - пенал, в которой никак не умещается вторая кровать. Мамино окошко в мир - словари, словари, словари. Большеглазая преподавательница французского, в совершенстве владеющая пятью языками, засыпавшая под Би-Би-Си и никогда в жизни не побывавшая за границей, которую покорит потом ее сын, ставя спектакли, обучая студентов в Лондоне и Париже.

- Родня по отцовской линии мне незнакома. А по маминой - там все интеллигенты, профессора. Женщины в основном. Женская аура. Вообще-то я в детстве был паинькой. Глазки блестящие, тихенький такой. Хамелеон. В тихом омуте, знаете ли.

Один

Однажды утром семьдесят пятого года страна огромная проснется улыбаясь. Фильм "Здравствуйте, я ваша тетя" станет культовым. Мы растащим его на цитаты. "Я тебя поцелую. Потом. Если захочешь". Всенародное обожание, цвет, свет, расцвет. Одна картина, другая, одно интервью, второе, третье, десятое... Как полагается, дежурный вопрос про семью. Да, семья. Жена? Да, жена. Дочь... Да все отлично, "я тетушка Чарли из Бразилии"... И никто, никто не будет знать, что уже несколько лет он живет с дочкой один. Что в течение 11 месяцев похоронил двух своих самых любимых женщин - жену Таню и маму Юлю, сошедших в могилу от одной и той же роковой болезни, название которой он не может спокойно выговаривать даже сейчас, спустя почти 25 лет. И в театре ни один человек не будет знать, что пятилетнюю Ксению он воспитывает сам: варит ей борщи-бульоны, водит в детский сад, стирает белье.

- Александр Александрович, есть на земле кто-нибудь, кому вы можете рассказать о себе все?

- А зачем?! Можно писать тома о любом человеке, и обо мне в частности. Можно вообще ничего не писать. Но никто и никогда тебя не поймет по-настоящему. И не обязан. Жена не обязана меня до конца знать. Дети не обязаны. Я не имею права ранить их своей болью. Вот стоит передо мною сын Денис, еще пацан совсем, стоит дочка. Даже если ей уже тридцать, к чему нагружать ее своим тяжелым состоянием? Есть вещи, с которыми мужчина должен справляться сам. Один.

Калягин рассказывает, как в детстве, получив двойку, на втором уроке уходил из школы, оставляя портфель в парте (как бы он здесь, и его нет - ну прямо будущий персонаж из "Прохиндиады"!). Как жалел себя. И, жалея, доходил до булочной. Оттуда в открытую форточку пар, а если глянуть вниз - ох! - гуляет, волнуется тесто на широких противнях. В булочной покупал хлебушек. Просил нарезать. В гастрономе рядом колбаску. Хорошую, любительскую. А дальше - на Чистопрудный. У памятника Грибоедову раскладывается газетка. На ней колбаска. Саша Калягин ел и плакал. Хорошо если еще и дождь шел. Уютно себя жалеть. И быть свободным.

В детстве его учили играть на скрипке. У него абсолютный слух. Хорошая техника. Безумный человек, лучший педагог музыкальной школы пару раз ударяет смычком по пальцам - не так, не так! Все! Музыка кончилась на этом. Мягкий футляр. Нежная штучка. Он... сел на нее! Раздавил скрипку. Загнал ногой под шифоньер - такой толстый комод высоченный.

- Любое подавление - и с этим я до сих пор живу, - посягательство на мое святое. Не выношу безальтернативную жизнь! Если нет выбора, меня это ранит. Нет, не ранит - просто убивает!

"Не смейтесь надо мной..."

Актером он хотел быть всегда. С семи лет убежденно думал: жалко, меня Райкин не видит, он бы упал, он был бы потрясен и воскликнул бы: вот моя смена! Когда решил поступ

ать в Щукинское училище, ему сказали: принесите справку, у вас, кажется, узелки на связках. Никаких узелков не оказалось. Просто в детстве сильно подражал Аркадию Исааковичу, а голос ломался. Сломался - получился такой... специфический, с песочком, с калечкой шуршащей. Голос Волчка из знаменитого мультфильма Норштейна "Сказка сказок" и добряка кота Леопольда. А в 1955 году он написал Райкину: "Я, тринадцатилетний мальчик, долго раздумывал, прежде чем написать Вам эти строки. И вот я решился. Признаться, как-то даже страшновато... не смейтесь надо мной". Кумир ответил как и полагается кумирам. Про то, что талант - это труд. Что надо учиться, учиться, учиться. Это письмо тоже сохранилось. Много позже гениальный артист советской эстрады назовет Калягина Сашу своим учеником.

Но до того еще так долго. Пока на домашнем совете мама и тетушки постановили: надо получить нормальную профессию. Надо - так надо. Пошел в медучилище. И в его жизни будут два совершенно сумасшедших года на "скорой". 50-я горбольница, Тимирязевский район. Студенчество. Кровь, грязь, пот. И вывод: восемьдесят процентов вызовов неотложки, кроме хроников и сердечников, - от любви. Наконец-то приехали: Щукинское училище. Взяли сразу. Никакого блата. А на втором курсе его отчисляют за профнепригодность.

- Однажды в какой-то рецензии я прочитал: мол, с такой внешностью ему бы за столом сидеть, быть, скажем, ученым... Нет, я не обиделся. Так оно и есть - это данность. И в институте все очень хорошо про себя понимал: метр семьдесят два, не социальный, не любовник, не худощавый, лысеющий - правда, без комплексов. Я с юмором к себе отношусь. Но другие-то нет. Героев играть не может, пионеров не может, стариков в театрах и так полным-полно. Куда его? Меня должны были отчислить за невнятность амплуа. Со мной никто не хотел репетировать. Такой я был уже отпетый номер. Обратился к чудесной первокурснице, которой благодарен навсегда, Любе Кореневой. Она, бедняжка, ничего не знала про меня. И согласилась.

"Свидание хотя и состоялось, но..." - так назывался отрывок, который был признан руководителем курса Борисом Захавой лучшим. Там гимназист, трепеща перед первым свиданием, покупает для храбрости десять бутылок пива. Полноватый, смешной, трогательный гимназист пил это пиво и проигрывал свою судьбу. Второкурсник Калягин убедительно "пьянел" от бутылки к бутылке и свою судьбу выигрывал.

Ожог

Его фильмография в Интернете занимает почти три виртуальных страницы. Но была среди прочих разных и равных одна великая роль. Платонов. "Неоконченная пьеса для механического пианино".

"Сегодня 10 сентября. В театре идут спектакли, репетиции, а я мотаюсь по маршруту Москва-Пущино. Не высыпаюсь, устаю, а настроение хорошее. Особенно когда прихожу на съемочную площадку. Веселюсь, дурачусь, смешу других, сам себя завожу. Не даю себе заземлиться и киснуть. Как можно веселее! Только так надо!"

Это из маленькой книжечки-тетрадочки, купленной за 7 копеек в газетном киоске.

- Никогда, ни на одной картине не вел дневник. Вдруг потянуло во время съемок "Неоконченной пьесы для механического пианино" записывать, готовясь к работе с вечера. Потянуло - вот в эту книжечку.

18 сентября 1977 года закончились съемки. 19-го МХАТ уехал в Болгарию на гастроли. София. Калягин вошел в гостиничный номер. Разместился. Принял душ. Лег спать. И проснулся... через сутки. Коллеги беспокоились, стучали, открывали дверь. Бесполезно. Артист спал.

Он записал тогда: "Полжизни унес мой Платонов.

Полжизни". И еще: "Платонов мой меня обжег. И мимо бесследно для меня не пройдет".

В той книжечке-тетрадочке - подобием кардиограммы - графическое изображение работы над Платоновым. Острые высокие зубцы - пики роли: "молитва", "обморок", "истерика", "судьба". Четыре года назад схожую картинку увидят врачи на мониторе и миллиметровой ленте-распечатке. Называться это будет "трансмуральный инфаркт".

Только ради чего все это? Ради чего знаменитый артист через два месяца после реанимации становится председателем СТД - взваливает на спину этот груз, от которого могут "потянуться все жилы"? Ради чего, наплевав на заработанную репутацию и общественное мнение, корифей МХАТа затевает со студентами школы-студии юное дело - живой театр, не сулящий легкой славы?

- Я так называемый Мичурин, который не совсем удачно - подчеркиваю - привил почку к дереву. Вот ствол - актер до мозга костей. По всем параметрам, по гороскопу, по кривлянию, по жизни, по юмору, по настроению, по обидам, по тщеславию - по всему! Вот почка. Слабенькая, но живая. Может, хотели вырастить роскошную грушу белль рояль, а получилось китайское яблочко. СТД? Я актер, меня это волнует, меня это касается, и надеюсь, хоть что-то удается сделать. Театр? Да, я в какой-то степени диктую стиль, приглашаю режиссеров, художников, драматургов, композиторов. Галин, Стуруа, Канчели, Кочергин, Боровский - не так плохо, а?!

Его театр Et Cetera - нежное китайское яблочко в каменных джунглях Нового Арбата - живет и дышит, несмотря на ледяное дыхание критики. Жаль только, что не выходит на эту сцену удивительная артистка Евгения Глушенко. Для Калягина она вечный тыл, куда он никого не пускает. "Не может семейное выноситься на люди! Для того чтобы жена работала в одном театре с мужем, надо быть Мейерхольдом или Таировым. Я - ни тот, ни другой".

Все помнят, как бежала она за своим Платоновым, спотыкаясь, к реке: "Миша! Мишенька!" Как обнимались потом по колено в воде, в море слез. "Сашенька..." Тогда, во время съемок "Неоконченной пьесы", они встретились впервые - актер Калягин и актриса Глушенко. Лишь пару лет спустя его взгляд случайно наткнется на номер ее телефона: "Женя, здравствуйте, это Саша Калягин. Давайте сходим в театр..."

Нет, о личной жизни он не рассказывает:

- Интервью личного свойства - это всегда проблема. Или надо абстрагироваться, или уж сразу писать роман. А там пусть догадываются. Женя? Она святая. Дети? Младший, Денис, интеллектуал. С десяти лет обожает Достоевского. Тоже Близнец по гороскопу, но тяготеющий к Раку. А значит, главное, чтобы ему никто не мешал: уйти, закрыться. Старшая дочка Ксения - Дева. Тут все иное - точна, умна, логична. Они в Америке. Сын учится, дочка уже работает.

Два города - Анаполис и Нью-Йорк. Третий - Москва. Между ними океан. Ну что такое океан? А порой такая тоска...

- Мне знакомый врач в Австралии сказал после инфаркта: "Саша, у вас энергетический ресурс исчерпан. Вы живете уже на НЗ". Ну и что? Откуда я знаю, сколько его, этого неприкосновенного запаса. Раньше, в молодости, мы все просыпались от ужаса: как это так - я живу, и меня не будет?! А потом время идет, теряешь друзей, теряешь родных и вдруг понимаешь: впереди путь. Пускай он коротенький. Или длинный. Бог его знает. Я бывший медик. Я актер. Который, конечно же, должен заниматься человековедением. И становится ясно: все так перемешано. К смерти начинаешь относиться просто: жизнь идет, все естественно, это - шаг. Говорят, в вечность. А может, и нет...