Лора Клейкомб

Что не пропущено через сердце, исчезает без следа

В понедельник на сцене Большого зала Московской консерватории прозвучит опера Доницетти "Лючия ди Ламмермур". Заглавную партию исполнит Лора Клейкомб. Огненно-рыжая американка - наша давняя знакомая: еще в 1994 году она стала серебряным призером конкурса имени Чайковского. С тех пор Лора превратилась в одну из самых знаменитых оперных певиц мира. А образ Лючии, требующий фантастических вокальных данных и актерского дарования, - коронный в ее репертуаре. Перед выступлением с Лорой Клейкомб встретилась обозреватель "Известий" Мария Бабалова.

- вопрос: Какие у вас остались воспоминания о конкурсе Чайковского?

- ответ: Не думаю, что мое конкурсное выступление было лучшим. Я не слишком хорошо себя чувствовала из-за ужасного тополиного пуха. Я никогда ничего подобного не видела. Было апокалиптическое ощущение, будто посреди лета, не переставая, идет снег. Очень красиво, но ничего хорошего для голоса. Кроме того, я не хочу плохо говорить о конкурсах, но, как правило, атмосфера там не самая комфортная. Правда, московская публика тогда меня очень поддержала — в отличие от жюри, которое, я чувствовала, просто ждет от меня ошибки. Так как у него уже есть свои фаворитки — независимо от того, кто и как поет.

- в: Чего вы ждете от своего нынешнего выступления в Москве?

- о: Когда я приезжала год назад, это была маленькая месть с моей стороны: "Посмотрите, я вернулась — и вернулась победительницей". Для меня это было важно. Ведь я — упрямая девчонка родом из Техаса. А сегодня я просто хочу доставить удовольствие московской публике.

- в: Вам не жаль, что это не полноценное оперное представление, а лишь концертная версия?

- о: Мне нравится делать подобные вещи. Они позволяют сэкономить немного денег. Не хочу сказать, что я уж такая дорогая певица, но опера вообще — не дешевое удовольствие, требующее больших финансовых вложений. А главное — концертное исполнение концентрирует внимание публики на музыке и певцах. Сейчас слишком много всего в искусстве, в частности в опере, происходит от ума, от головы. Это мешает людям воспринимать музыку по-настоящему — душой и сердцем. А все, что не пропущено через сердце и душу, исчезает без следа. Люди стали более прагматичными и холодными, и таким же становится искусство. И это большая беда.

- в: А как удалось режиссеру добиться вашего согласия, чтобы вы предстали на сцене обнаженной?

- о: Да, был такой эпизод в моей жизни — в постановке оперы Генделя "Семела". Я точно знала, что чувство мера и вкуса не изменит режиссеру. И не ошиблась. А между тем очень часто сожалела о своем участии в тех постановках, где ничего неожиданного мне делать не приходилось. У режиссера вообще не было никакой концепции, замысла или чувств по поводу той оперы, которую они ставят. Так, поистине ужасна была "Лючия ди Ламмермур" в нью-йоркской Metropolitan Франчески Замбелы, режиссера, которую, мне говорили, очень любят в Большом театре (в Москве она сделала два спектакля — "Турандот" Пуччини и "Огненного ангела" Прокофьева. — "Известия"). Сейчас я все более ревностно слежу за тем, на что уходит мое время. Точно скажу "нет" — даже невзирая на кругленькую сумму гонорара, — дабы не тратить свое время, на то, что мне не нравится или просто неинтересно.

- в: Чем вы занимаете время, свободное от оперы?

- о: Я обожаю сидеть дома и наслаждаться ничегонеделанием в обществе двух огромных черепах. Та, которая поменьше, имеет полную свободу передвижений, а та, что побольше, живет в огромном аквариуме. А то еще слопают друг друга! Я обожаю животных и большую часть своей жизни хотела быть не оперной певицей, а ветеринаром. Несколько лет я повсюду путешествовала с тойтерьером Туллио, но нынешним летом я отправила его "на пенсию" в Калифорнию. Я очень по нему скучаю.

- в: И за какие провинности вы отправили его в отставку?

- о: К сожалению, у него не очень хорошо со здоровьем. Он забирался в самый дальний угол зала на всех моих репетициях и выступлениях и мирно там спал. Но однажды — дело было в Хьюстоне — на репетиции "Риголетто", под конец действия, в самый драматический момент оперы, когда моя Джильда умирает и я пою таким трогательным голосом, звучит красивая музыка, вдруг раздается такой нешуточный храп — раз в десять, наверное, громче, чем вся наша постановка. Это мой Туллио — крошечная в общем-то собачка... После этой истории я решила больше не мучить пса гастрольной жизнью.

- в: Как вы обычно развлекаете себя во время гастролей? Что будете делать в Москве, например?

- о: Знаете, когда постоянно меняешь климатические и часовые пояса, организм становится очень ранимым и подверженным стрессам. Но я все же стараюсь посетить два-три самых выдающихся места в городе. А когда мы ездим с моим другом, то конечно же "экскурсий" и ресторанов гораздо больше.

- в: Что самое трудное в жизни оперной звезды?

- о: Постоянные разъезды. Меня никогда не бывает дома. Сейчас очень сложно, практически невозможно, сделать карьеру мирового уровня, сидя на одном месте. И самое нелегкое — это решиться завести детей. Хотя я никогда не ставила себе цель сделать суперкарьеру. Да, меня многие знают и любят, и моя карьера сегодня находится на высоком уровне. Но это не самое важное. Сегодня в понятии "удачная карьера" кроется слишком много неправды и откровенного рекламного вранья. Итальянец Андреа Бочелли гораздо более знаменит, чем я, но это совсем не значит, что он хороший певец.

- в: А когда вы хотите почувствовать себя настоящей дивой, что вы себе позволяете?

- о: Ну, например, я очень люблю массаж. А каждый раз, когда выступаю в Парижской опере, мы с моей собачкой после спектакля отправляемся в ресторанчик на площади Бастильи. Обычно все нам аплодируют, потому что посетители узнают меня. Я заказываю половину лобстера и эскарго, и мне очень нравится этот ритуал.

- в: А что вы повезете домой из Москвы своим друзьям?

- о: На сей раз заказов пока не поступало. А моя самая любимая вещица — это большая-большая матрешка с русскими президентами, а еще — с царями. Правда, самого маленького я так и не распознала...