Григорий Дашевский

Певец современной античности

Еще совсем недавно о Григории Дашевском можно было сказать – 'живой классик'. Преподаватель латыни и истории римской литературы, творец поэтических палимпсестов, блестящий переводчик и эссеист, литературный обозреватель и необыкновенно красивый человек скончался, не дожив два месяца до своего полувекового юбилея. После него остались четыре поэтических сборника (один из которых полностью вошел в другой, а еще один был уничтожен из-за присутствия в нем параллельных текстов на немецком языке), множество блестящих переводов с немецкого, английского, французского языков, выложенные в Интернет уникальные лекции. Но, пожалуй, самое главное наследие Дашевского – не прерывающаяся взаимосвязь образования, философии и поэзии.

Традиции классической филологии

Биография Григория Дашевского лаконична, как надписи на античных памятниках, и могла бы принадлежать позапрошлому столетию. Урожденный москвич (родился 25 февраля 1963 года, умер 17 декабря 2013 года), выпускник филфака МГУ. Он преподавал сначала латынь, затем историю римской литературы студентам-филологам своей alma mater, стажировался в Париже и Берлине, до самой кончины работал на кафедре классической филологии РГГУ. Постоянные литературные обозрения в далеко не филологическом 'КоммерсантЪ' позволили причислить Дашевского к самым блестящим отечественным критикам. Его дискуссии о правах инвалидов вызывали бурные дебаты в обществе, а видеозаписи лекций и черновики перево

дов передавались в студенческой среде. Дашевский относился к редкому в России типу поэтов, тяготеющих не к богемным, а к университетским традициям, хотя сам он называл себя учеником Тимура Кибирова.

Литературоведы называют стихи Дашевского палимпсестами. Этот старинный термин буквально обозначал пергамент, с которого стерли старый текст и поверх него написали новый. Поэтические палимпсесты – это способ взаимодействия между традицией и современностью, высшее проявление авторского мастерства. Палимпсесты не являются переводами или прямыми цитатами классики, это ее развитие и продолжение, своего рода поэтическая перекличка. В поэзии Дашевского можно найти элементы попсы и интеллектуального стеба, его поэтичес

кие образы стирают границы эпох и пространств – они одновременно и из другого измерения, и из соседнего двора, обретающего суровую значимость античного амфитеатра, а чеканный минимализм латыни органично трансформируется в уличный сленг, поднимая его к вершинам духа.

Переводы Дашевским философов и писателей ХХ века говорят, в первую очередь, о теме взаимодействия личности и тоталитарного строя, которая неожиданно и парадоксально проявилась в его поэме 'Генрих и Семен'.

Последние годы Дашевского проходили в борьбе с изнурительной болезнью, но жаловался он только на снижение работоспособности. Наградами, полученными при жизни, были два включения в шортлист и одна премия Андрея Белого, премия Мориса Максвахе

ра и Диплом института Сороса. Главное же наследие Дашевского – неоценимый вклад в поэзию и литературоведение и не прерывающаяся традиция взаимосвязи философии, поэзии и образования.

Любовь и смерть

Григория Дашевского нельзя отнести к кумирам, чьи имена находятся на слуху. Его поэзия совсем нелегка для восприятия, но она завораживает даже читателей, воспитанных на литературе совсем иного рода. В этих стихах нет гипнотизирующих ритмов и музыкальных созвучий, потока визуальных образов и взывания к прописным и общепопонятным истинам. Вдобавок размер стихосложения необычен для русской поэзии, хотя достаточно тривиален для своих забытых классических прототипов. В основе титульного для творчества Дашевског

о стихотворения 'Карантин' ('Тихий час') – поэзия Катулла, который, в свою очередь, переложил любовную лирику Сафо. Произведение Сафо описывает состояние героини, стирающее грань между любовью и смертью, у Катулла сквозь иронию слышно затухающее биение сердца, а герой Дашевского – подросток, глядящий на медсестру со смесью вожделения и страха прочесть в ее глазах мрачный приговор. Вошедшие в цитату близнецы-эмбрионы, которые могут родиться девочками, и им будет 'нельзя в Китай', атмосфера фэнтези и неправильность речи в 'Марсианах в Генштабе', 'черемушкинская соседка', переставшая видеть то, что видела, заставляют явственно ощутить тонкую грань между бытием и небытием, жизнью и смертью, реальностью и иллюзие

й. Последнее публикация Дашевского – эссе о Роберте Фросте и перевод его культового стихотворения 'Зимний лес', где с филигранной точностью воспроизводится как поэтическая форма, так и глубинное содержание, особенно 'самого знаменитого повтора английской поэзии' в финале, объединяющего воедино взаимосвязь стремления к покою, чувства долга и холодной реальности бытия.

Примечательно, что последним творением Григория Дашевского, сделанным, по слухам, в реанимационной палате, был перевод эллиотовской 'Пепельной среды' с просьбой научить 'жаленью и безучастью', в которой остались незаконченными две последние строки с просьбой молиться о нас сейчас и в час смерти: 'Pray for us now and at the hour of our death'.